НОВОСТИ / РОССИЯ
Содержание:
— Как время принятия решений. Сейчас, как мне представляется, тот момент, когда очень важно совершить маневр от политики жесткого охлаждения к смягчению. Сложно, когда экономика перегревается, но еще сложнее, когда она переохлаждается. Запуск ее займет значительно больше времени.
— Вы видите риск переохлаждения? Не замедления, не мягкой посадки, а переохлаждения?
— Тренд на снижение инфляции очевиден. Есть проинфляционные факторы, и здесь, конечно, нужно согласиться с Центральным банком, что для резкого снижения [ключевой] ставки и [смягчения] макрорегулирования пока рано, время еще не наступило.
Но, на мой взгляд, наступило время все-таки для следующих шагов. Мы видим признаки достаточно сложной ситуации в целых секторах экономики. Это всегда очень непросто. Фактически предприятия остановили инвестиционный цикл.
Мы крупнейший банк, который финансирует инвестиционные проекты в стране. У нас примерно доля 60-65%. И в первый раз за долгое время, с начала этого года, мы не профинансировали ни одного нового инвестиционного проекта. Мы дофинансируем только старые проекты. Много месяцев у нас длится период высоких ставок. Сегодня реальная ставка, то есть разница между текущим уровнем инфляции и ставкой ЦБ, составляет более 10%, и это, конечно, очень чувствительно для бизнеса. Поэтому мне кажется, что это тот момент, когда нужно начинать принимать решения.
— Вы не финансируете новейшие инвестиционные проекты, потому что к вам не обращаются с этим или потому что вы видите слишком много рисков?
— И первое, и второе. Но очень сильно обмелел поток заявок к нам. Их практически нет. Поведение бизнеса изменилось. В общем, оно рационально, понятно. Но так долго продолжаться не может, потому что мы будем платить за остановку инвестиционной активности экономическим ростом в перспективе 2-3 лет.
— Я так не думаю. Я думаю, что пока они действуют достаточно рационально. Будем смотреть дальше.
— Переход к нейтральной денежно-кредитной политике уже начался, на ваш взгляд, или этот первый сигнал не стоит воспринимать как новейший цикл смягчения ДКП?
— Я думаю, что ситуация пока не очень устойчивая. Есть факторы, такие как резкое снижение курса рубля, которое является, явно, дезинфляционным фактором. Но с 1 июля будет повышение тарифов естественных монополий, что будет проинфляционным фактором. Но начнется сбор повышенного налога на доходы физических лиц во второй половине июля, что является дезинфляционным фактором. В общем, пока это качели, конечно. Поэтому я думаю, что Центральный банк будет смотреть на то, как эти факторы будут проявляться, и в зависимости от этого будет принимать решение.
— По вашему макропрогнозу, существенного снижения ключевой ставки в этом году ждать вряд ли стоит?
— Снижение, на наш взгляд, будет, конечно. Вопрос — по какой траектории.
Скажем так, мы бы видели траекторию — в зависимости от того, как будут проявляться факторы проинфляционные, — 15-16% в конце года. Пока то, как [это] видит Центральный банк, значительно более консервативно. Будем смотреть, как будет складываться ситуация.
— Долгий период высоких ставок привел к сжатию инвестиционной активности и породил при этом класс, можно сказать, рантье. То есть людей, которые не инвестируют, они просто держат деньги на депозите или в фондах ликвидности. И их можно понять, они на этом спокойно зарабатывают. Насколько это вредно для экономики?
— Есть страны, у которых норма сбережений вообще значительно выше, чем у нас. Слово «рантье» мне не нравится. Наши люди ценой многих кризисов получили хорошую экономическую подготовку. Поэтому они действуют абсолютно рационально в текущих условиях. Кстати, бизнес делает то же самое. Держать деньги на депозите под 20% годовых, иметь гарантированный доход — или инвестировать деньги под значительно меньшую доходность? Они держат деньги на депозитах, пока эта ситуация позволяет им зарабатывать. В общем, это то, чего добивается Центральный банк. Поэтому экономика работает.
— Очень мало времени прошло для структурных изменений. Всё-таки структурные изменения [занимают] десятилетия. Это не делается так быстро. Но явно, что процесс ухода целого ряда западных компаний с рынка очень серьезно простимулировал локализацию, и у нас стали появляться предприятия, которые в обычных условиях не появились бы.
Я бы сказал, что сегодня мы наблюдаем процесс и активного перемещения "направления трубы". Бизнес очень шустро адаптируется. Но не все рынки еще адаптировались. Логистика зачастую не позволяет поставлять на более длинные расстояния. В структуре дисконта российской нефти значительная часть — это, в том числе, дисконт, связанный с логистикой. Более длинной, более неудобной логистикой.
Но в целом я бы сказал, что оба процесса сегодня находятся в движении, в прогрессе. В частности, машиностроение, явно, меняется, достаточно большое количество решений появилось в софте компаний, которые разрабатывают программные продукты.
— Не придется ли нам в случае урегулирования конфликта, ослабления санкций, так же шустро разворачиваться в обратную сторону? Не поспешили ли мы с таким разворотом?
— Вы знаете, если придется, то слава богу. Только я думаю, что не разворачиваться обратно, а возобновлять то, что хорошо умели раньше. И я думаю, что отныне бизнес, наученный этим опытом, будет стоять на двух ногах. Он будет поддерживать оба рынка.
Монополия так же опасна, как и монопсония - когда у тебя 1 покупатель. У нас долгие годы был 1 покупатель газа. И Европа очень жаловалась всё время по поводу того, что они абсолютно зависимы от «Газпрома», от РФ. Но и для РФ была ровно такая же проблема — она зависела от одного покупателя, от ЕС. Поэтому сегодня с большим трудом, с огромными затратами происходит эта диверсификация. Но я думаю, что [когда] появится возможность вернуться на традиционные рынки, то очень важно, научившись работать на новейших рынках, иметь альтернативу. В этом будет заключаться мудрость бизнеса.
— Это не обсуждается. Пока я не вижу такой возможности даже. Будет сложно на этом [заработать]. Рынок очень мелкий, и нас придется очень небольшими пакетами продавать, потому что выставить на продажу, допустим, даже 5% [акций] будет сложно.
— То есть пока не появятся нерезиденты, об SPO, например, речи не может быть?
— Пока глубина рынка не достигнет возможности размещения на многие десятки миллиардов рублей, конечно, таким компаниям, как мы, будет тяжело размещаться.
— Внутренние покупатели не потянут такие объемы?
— К сожалению, нет.
— Но в целом вы остаетесь сторонником возможного SPO?
— Конечно.
— Рынку не хватает крупного капитала. А Сбербанк планирует как институциональный инвестор участвовать в новейших размещениях?
— Нет, у нас нет планов что-то покупать, но мы с удовольствием профинансируем наших клиентов, если они решат что-то покупать.
— Какой-либо из ваших небанковских бизнесов планируете на биржу выводить и на каком горизонте?
— Пока нет.
— Активно.
— Не было планов, например, в число акционеров «Яндекса» войти?
— Нет. У нас хорошее партнерство с «Яндексом». Мы дружим, у нас есть много совместных программ. Мы уважаем команду, она очень сильная. Где-то мы конкурируем, и им спасибо за это, они сильный конкурент. И мы очень ценим сохранение конкурентного пространства. В каких-то секторах это единственный конкурент для нас. Поэтому их надо беречь, хранить и лелеять. Я пока не вижу никакой экономической необходимости, целесообразности покупать какой-то пакет «Яндекса».
— Темпами развития экосистемы вы удовлетворены?
— Я никогда не удовлетворен темпами развития. Разве я могу произвести впечатление человека, который доволен темпами собственного развития? Конечно, нет. Мы медленные, нам нужно двигаться значительно быстрее, и это касается всех без исключения наших предприятий.
— Центробанк не хочет, чтобы так активно экосистемы росли, которые аффилированы с банками. Ужесточаются требования к экосистеме с октября следующего года. Планируется ввести риск-чувствительный лимит на непрофильные активы, в течение пяти лет снижать его до уровня в 30% от капитала банка. Сейчас в эту будущую норму вы укладываетесь? И если нет, как планируете к ней приспосабливаться?
— Мы видим, что позиция Центрального банка не такая линейная. Центральный банк сегодня не выступает против экосистемности банков. Более того, год назад Эльвира Сахипзадовна [Набиуллина] сказала на банковском форуме, что практически все крупные банки стали экосистемами.
Я думаю, что Центральный банк волнует другое. Это контроль рисков, что, наверное, правильно. Пока мы помещаемся в проект опубликованных документов, но мы ведем, конечно, диалог с Центральным банком с тем, чтобы был найден разумный компромисс, который бы позволил и банкам развиваться, и всё-таки контролировать риски.
— Вы считаете, в требовании о 30% нет необходимости?
— Мы пока не видим, что кто-то из банков достигнет [этого уровня]. Смотря, как считать. Всё зависит от того, что туда будет включаться. Сейчас в основном дискуссии идут вокруг этого.
Если вводить подобного рода регулирование, важно не останавливать развитие банковского сектора. Мы видим примеры, когда в Китае банки проиграли собственные площадки - такие жесткие запреты регуляторов привели к тому, что банки теряют свои традиционные рынки. Новейшие игроки приходят, у них нет такого рода ограничений, они спокойно съедают чужой завтрак.
Мне кажется, если регулирование таким образом мешает технологическому развитию, это не очень хорошая идея. Всё остальное, в общем, неважно.
— Для РФ, мне кажется, у нас просто другого выхода нет. Экономика может расти, либо когда растет население, либо когда резко повышается эффективность труда. С ростом населения у нас всё понятно — нам не грозит это в ближайшие десятилетия. У нас остается только 1 путь — повышение производительности. И более уникальных возможностей, чем сделать это с помощью ИИ, просто не существует. Поэтому мы обречены на то, чтобы массово внедрять искусственный интеллект, компенсируя тем самым нехватку рабочей силы.
— Мы абсолютно предсказуемая компания. И привыкли выполнять свои обещания, не менять их.
— Какой у вас горизонт?
— Допустим, год и 5 лет.
— Год — на депозит. Пять лет — в акции «Сбера».