Богомолов взвалил на себя миссию: шумная премьера в Театре на Бронной

Спектакль про барона Тузенбаха, сестер Прозоровых, встретившихся в конце войны с представителями советских войск, с их подлинными историями у режиссера вырос действительно из «Трех сестер» Чехова и мало кому известного эстонского фильма (кстати, первого художественного), поставленного по эстонской же пьесе «Жизнь в цитадели» и снятого в 1947 году на технической базе «Ленфильма» и удостоенного Сталинской премии II степени. Но если Богомолов от Чехова сохранил имена основных персонажей и некоторые цитаты, то из старой эстонской пьесы взял отправную точку сюжета и одного персонажа с его страстью пофилософствовать, да и того покойного.

События, начавшиеся в 1944 году в маленьком эстонском городке, уложатся в три дня. В старинный деревянный дом со стеклянной верандой и портретом Гитлера на стене, где со своими детьми — Ириной, Машей и Андреем живет Ольга Прозорова-Фрост, после революции эмигрировавшая из России с мужем-эстонцем, приходит майор контрразведки Соленый. Его играет сам Константин Богомолов, чье появление в военной форме старого образца публика встретила аплодисментами — такие обычно достаются звездным артистам. Теперь звездному режиссеру придется делить славу с артистом.

Следствие, которое поведет майор, неожиданно вытащит все скелеты из шкафов обитателей дома, а также тех, кто его посещает, — барон Тузенбах (лицо гражданское, поэт, потомок вампиров), брат-близнец покойного хозяина дома, зачеркнувший свое дворянское прошлое, эссэсовец, простой эстонец на службе у Красной Армии.

В спектакле русский язык мешается с немецким и эстонским. Настоящее заглядывает в прошлое, а прошлое задвигает настоящее. Темы — памяти, конформизма, жесткой руки, фальши интеллигенции, новых территорий и, наконец, гибели старого мира и того, кто ее несет, точно всадник Апокалипсиса, — все это сходится в премьерном спектакле Константина Богомолова.

Мастерству, с которым он работает с текстами, следует поучиться. Это не монтаж, к которому часто прибегают современные драматурги и постановщики, не коллаж с цитированием, тут скорее рождение драмы совершенно нового типа, но непременно увязанной с современностью на разных уровнях. В данном случае с военным временем, и не 80-летней давности, а нынешнего, разительно отличающегося от 2022-го, начала специальной военной операции. Где неопределенность сменилась конкретной жесткой риторикой, позицией, что и явлено в новом спектакле лидера Театра на Бронной.

Режиссерский почерк узнаваем — лаконизм и еще раз лаконизм. В построении мизансцен, в формулировках, в тайминге, во внешне сдержанной игре актеров — Дарьи Жовнер, Леры Горина, Анастасии Морозюк, Светланы Божатовой, Александра Шумского, Евгения Перевалова, Никиты Худякова, Сергея Городничего, Марка Кондратьева.

Что интересно, постоянный соавтор Богомолова — художник Лариса Ломакина — в своем оформлении создала атмосферу именно чеховской пьесы. В частности, в ее сценографии читается воплощение конкретной фразы, описывающей костюм невесты Андрея Прозорова Наташи. Правда, сочетание зеленого с розовым здесь не в костюмах, а в зеленой отделке стен и малиновой драпировке мебели.

Нет сомнения, что после просмотра этого спектакля зал снова расколется: часть зрителей разделит позицию автора, а другая выразит протест очередному наезду на культурную интеллигенцию в лице барона Тузенбаха и симпатии контрразведчику Соленому, которого режиссер, кстати сказать, замечательно сыграл.

Говорим с Константином Богомоловым после спектакля.

— У пьесы Чехова все-таки шлейф традиционного сочувствия к героям, а ты с ними довольно жестко обошелся.

— Тут некорректно подходить с точки зрения неких штампов, взглядов на тех или иных героев. Кто сказал, что Раневская хорошая, а Лопахин плохой? А кто сказал, что профессор Серебряков тоже плохой? Хотя есть традиция изображать его каким-то мелким, дурным человеком.

Спектакль или пьеса — это самостоятельное произведение. Они могут играться какими-то темами, смыслами, связанными с Чеховым, и в подходе к самому Чехову, если бы я просто ставил его пьесы. Чехов суперсложен, но тем и прекрасен — каждый находит в нем свое и каждый по-своему его трактует. Поэтому, например, в «Трех сестрах» Тузенбах для меня всегда был крайне неприятный персонаж, а Соленый как минимум всегда был честен.

— Почему именно Соленого ты сделал главным героем?

— Этому персонажу я крайне симпатизирую. Он очень жесткий, в чем-то одинокий, сложный и очень глубокий человек. Он не воюет с женщинами — он воюет с мужчинами. Как он сам говорит: его функция — беспощадно выжечь инфекцию. Тут он действует в логике войны, и это единственно правильная и нравственная логика в момент войны. Женщинам он оставляет шанс встроиться в новую жизнь и даже к одной из них испытывает романтические чувства. И здесь я не вижу никакого противоречия даже с чеховской интонацией.

Мне было важно придать ему серьезную интеллектуальную составляющую. Он должен быть интеллектуально смелее тех якобы интеллигентов, к которым он приходит в дом и чьи преступления ему приходится разоблачать и наказывать. Важно, что интеллектуально он мощнее и сильнее всех. То, где остальные страдают и жеманятся (тот же барон Тузенбах), майор уже прожил и видел. Поэтому Соленый — центр композиции, ему можно предъявить какие угодно претензии, кроме того, что он абсолютно знает, для чего существует, зачем живет, он абсолютно справедлив, выполняя свою задачу.

Заметь, что Соленый проявляет в спектакле некоторую долю снисходительности к тем ничтожествам, к каким относится барон Тузенбах, который вступает в нацистскую партию, приспосабливается и не совершает за всю свою жизнь ни одного внятного поступка. Не талантлив, но хорошо образован, как бы причастен к большой культуре, но при этом именно такой причастностью торгует и выставляет ее вперед, как щит, маскируя ею свое безволие, беспринципность и, по сути, свое ничтожество. А также фальшивыми рассуждениями о нравственности, которые у него соединены с рассказами о том, как он любит фюрера. Именно поэтому я наделяю его такой мягкой вкрадчивой манерой, интеллигентностью.

— После твоих манифестов тебя обвинили в неуважении к интеллигенции. И тут новая театральная провокация.

— Это, конечно, в определенной степени выпад в сторону интеллигенции, которая обладает дивным свойством маскировать свое убожество, ничтожество и прочие печальные качества причастностью к большой культуре, декларациями сомнений, нравственных мучений. Но которые не мешают ей совершать отвратительные поступки. Так что барон — это своеобразная пощечина. И смерть его ничтожна.

Кстати, есть один уехавший артист, который очень любил читать стихи, страдать, о своей нравственности вещать. Олег Павлович Табаков как-то замечательно про него сказал: «Ему не надо играть героев, ему надо играть женщин». Очень точная характеристика подобных людей.

Театр не может не говорить о современности, даже заглядывая на сто, двести лет назад. И ложен и фальшив тот театр, что как раз не говорит о ней. А говоря о современности, я, конечно, формулирую вещи, которые становятся позиционными, отдавая их персонажам. И в этом спектакле все, как мне кажется, предельно ясно. И его задача — сквозь всю сложность переживаний, сквозь сложность картины мира, где у каждого героя как бы много оправданий любого его поступка, выкристаллизовывается одно — есть жизненный путь, и в нем ты оступаешься или не оступаешься. И если оступаешься, готов ли ты платить цену за это или не готов? Вот Соленый всю жизнь платил цену, может, и оступался — кто знает. Он — такая загадка, такой ангел Апокалипсиса в определенной степени, который приходит и судит. Берет на себя это нравственное, моральное и идейное право выполнять миссию. И миссия выполнима.

— Ты не хочешь стать идеологом?

— Конечно же, нет, я не идеолог и рассматриваю свою деятельность, творческую и интеллектуальную, как провоцирование на размышление и переживание. И задача моя — вызывать переживание и размышление, предлагая людям задаваться вопросами, а не куда-то их вести за собой и предлагать им однозначные решения.