В преддверии юбилея Юрий Грымов рассказал о путешествии по разным областям своего творчества

В рекламе, в кино и даже в какой-то момент в политике он добился многого, но… Театр забрал Грымова и несколько лет не отпускает. И он ставит спектакли, похожие в чем-то на кино, в чем-то — на рекламу. И в спектаклях этих ставит вопросы. Например, «насколько мы смогли стать людьми, а не млекопитающими?». И много других. Но сегодня он отвечает на наши.

— Юрий, японцы считают, что 60 — это рубеж, после которого у любого человека начинается новая жизнь. Вы согласны с этим? Почувствовали приближение новой жизни? Ощутили ветер возрастных перемен?

—Я думаю, что новая жизнь, о которой говорят японцы, гораздо сложнее, чем просто цифра. Мне кажется, что новая жизнь — это новые люди рядом. Причем это могут быть и люди, с которыми вы вот только сейчас встретились, и те, кто рядом с вами уже долгое время, — просто эти последние всё равно меняются. Ведь не меняются только дураки. Новая жизнь — это люди, на которых вы смотрите по-новому.

Иногда слышу споры: могут ли появляться друзья после сорока, пятидесяти и так далее. Мой опыт показывает: да, могут. В моей жизни до сих пор возникают люди, которые становятся мне очень близки. И люди, о которых я иногда жалею, что они не появились в моей жизни раньше.

— Юрий Грымов до и после «Модерна». В чем разница?

— До «Модерна» я всегда стремился создать студию, творческую группу — какой-то коллектив, который мог бы называться семьей. Зная наперед все плюсы и минусы этой затеи, понимая ответственность. Всегда хотел. «Модерн» дал мне такую возможность. Это моя вторая семья. Это близкие мне люди, с которыми мы друг друга понимаем, любим и которые не подведут. Причем это не только актеры и мои помощники по театру; в это понятие я включаю также и зрителей. Наши зрители приходят в «Модерн» не погреться, не посидеть в удобных креслах или съесть эклер в антракте; они понимают, чем мы живем, о чем мечтаем, и для них это так же важно, как и для нас. А мечтаем мы о том, чтобы превратить окружающий нас хаос в космос — осмысленное и совершенное пространство, в котором человек существует в согласии с миром и самим собой.

Фото: Из личного архива

— В «Модерне» вы почти десять лет, хотя мало кто верил, что задержитесь надолго.

— Я долго к этому шел. Но никогда не выстраивал для себя какой-то маршрут, шел по своей тропинке. Она вела меня через телевидение, издательскую деятельность, через дизайн, рекламу, шоу-бизнес. Но никогда не думал, что она приведет меня в театр. Поэтому часто в последнее время вспоминаю встречу, случившуюся в 1999 году. Тогда ко мне подошел наш великий драматург Григорий Горин и спросил, не хочу ли я поработать в театре. А я совершенно искренне ответил: «Да ну, о чем вы говорите. Мне в театре неинтересно. Мне театр не нужен». На что он возразил: «А мне кажется, вы нужны театру». И вот уже почти десять лет я занимаюсь театром — и все это мне очень близко и по-настоящему интересно.

Но есть вещи, которые внутри меня не меняются на протяжении всей моей жизни. Поясню. Моя миграция из одной творческой области в другую почему-то всегда вызывала вопросы и даже неприятие. Меня регулярно пытались и пытаются как-то задеть, отпуская комментарии вроде «Грымов все еще ищет себя». А я никогда ничего не искал. Всё, чем я занимался, было мне просто интересно. Интересно погружаться в новую, незнакомую среду. Для меня состояние дебюта — очень важное состояние. Каждый новый спектакль в «Модерне» — это абсолютный дебют для меня как для режиссера и худрука. Это ощущение не просто остается во мне; я всеми силами стараюсь его не потерять.

Иногда звоню актерам и представляюсь: «Вам звонит начинающий режиссер». Некоторые считают, что это я так кокетничаю. В то время как я вкладываю в эти слова другое содержание: я режиссер, который начинает работу над новым спектаклем или фильмом, — вот и всё.

Хотя и обычное значение слов «начинающий режиссер» мне тоже знакомо. Когда в 1998 году я снимал свою первую картину «Му-Му», для первого кадра фильма — когда Герасим погружает лемех плуга в нетронутую землю и начинает пахать — я сделал 68 (шестьдесят восемь!) дублей. Я не мог начать. Это было по-настоящему непросто. Дошло до того, что Юрий Клименко, выдающийся оператор, с которым я тогда работал, уже спросил: «Может быть, хватит?» А я просто не мог признаться себе в том, что снял первый кадр моего первого фильма. Мне не хватало элементарного мужества.

— Можно ли сказать, что в вашей деятельности театр занимает главенствующую позицию? Или у него есть конкуренты — например, кино?

— Путешествуя по разным областям и жанрам творчества, я пришел к выводу, что сегодня для меня театр стоит на первом месте. Уточню: театр и люди, которые в театре служат. Не только актеры — все: монтировщики сцены, гримеры, администраторы — все.

В кино приходят люди другого склада, другой культуры и другого отношения к делу. Люди театра — это, кстати, не обязательно люди какого-то высокого образования. Но они служат своему делу — так же, наверное, как принято служить Богу в церкви. Тут я совершенно согласен с покойным Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым, который, вспоминая свой лагерный опыт, говорил, что встречал там глубоко интеллигентных людей даже среди крестьян. Это правда: внутренняя культура вырабатывается не только образованием, это какая-то более тонкая материя.

Еще немного о преданности делу: вот наш театр ушел в отпуск. В течение сезона мы играли по 32 спектакля в месяц, почти все — на аншлагах. Конечно, люди устали. Но я просто знаю, что пройдет неделя, полторы — и актеры начнут искать повод позвонить мне или появиться в театре. Они не могут без театра.

А конкуренции между кино и театром для меня нет — театр побеждает всегда. Для режиссера, для актера это вершина искусства. Я это интуитивно понимал и раньше, может быть, даже не отдавая себе отчета: когда снимал фильмы, я, как правило, не рассматривал кандидатуры тех актеров, которые не работали в театре.

Кино вообще более примитивный вид искусства. Я рад, что в нем отметился, что в моей жизни были выдающиеся, великие мастера кинематографа, но сегодня кино меня не слишком привлекает. И хотя я настоящий киноман и люблю хорошее кино, все больше склоняюсь к мысли, что век кинематографа ушел.

Хочу ли я снимать кино? Непреодолимого желания нет. Есть идеи. И, может быть, когда-то все сложится, и я смогу их реализовать. Но, повторюсь, кино примитивно. Особенно сегодня, когда к услугам создателей компьютерные технологии, нейросети и прочие «костыли». То, что получается на выходе, — слишком ненастоящее. Такое кино изо всех сил пытается обмануть наш мозг, погружая зрителя в выдуманную реальность, но на деле все эти «штучки» лишь накапливают интуитивное недоверие и отторжение.

Фото: Из личного архива

Даже за самыми успешными фильмами очень редко можно рассмотреть Автора (примеры вроде Тарантино — лишь исключение, подтверждающее правило), в кино такое понятие просто уничтожено. В театре Автор остался: это драматург, это актер, режиссер, художник.

— Ваши последние постановки практически все поднимают актуальные и сложные темы. Как театру говорить об актуальном, чтобы не стать программой ТВ, ТГ-каналом с повесткой дня и прочим ресурсом?

— Если вы искренни (даже если вы искренне заблуждаетесь) и берете ответственность на себя (а я всегда поступал только так), вы будете интересны. Я не ставлю задачу разнообразить досуг зрителя, приходящего в «Модерн». Моя задача — пообщаться с умным человеком. Мне такого общения сегодня очень не хватает. Думаю, я не один такой. Хочу пофилософствовать, хочу разобраться в себе и людях, понять, меняется ли вообще что-то в нас — на фоне сменяющих друг друга эпох? Далеко ли мы с вами ушли от первобытных нравов наших далеких предков? Насколько мы смогли стать людьми, а не млекопитающими?

Отчасти поэтому у нас в театре родились трилогии — это совершенно разные самостоятельные спектакли, связанные одной общей темой. Это позволило нам посмотреть на какие-то сложные и волнующие нас вопросы с разных точек зрения, из разных исторических эпох, глазами совершенно разных людей. Кстати, это не был заранее продуманный ход. Когда я ставил «Человека с глазами Моцарта», я не знал, что потом появится «Цветы нам не нужны», а закончится это наше исследование отвратительного феномена фашизма спектаклем по Ремарку «Ночь в Лиссабоне». Точно так же вышло с «Затерянным миром», «Дивным новым миром» и «Войной и миром». Только трилогию «Антихрист и Христос» я задумал заранее; сразу было понятно, что все три эти постановки — «Иуда», «Леонардо» и «Пётр» — будет связывать одна проблема, которую каждый из нас решает самостоятельно, — проблема постоянного, ежесекундного нравственного выбора.

— В новом сезоне «Модерн» будет придерживаться курса актуальности?

— Театр (если мы имеем в виду хороший театр) всегда актуальный. Но это не значит, что театр должен превратиться в плакат. Театр и плакат — разные вещи, разные жанры, они служат разным целям.

Последний спектакль, «Ночь в Лиссабоне» по Ремарку, мы выпустили, не давая названия на афише. Зрители покупали билеты не зная, на что идут, не понимая, к чему им надо быть готовыми. Название — это уже подсказка. Лозунг, плакат, транспарант — это тупик для театра. Плакат — это готовый ответ. А театр — это вопрос, это многоточие. И скорее процесс, чем результат.

Некоторые театры сегодня на себя навешивают табличку: «Мы — классический театр». Хочется спросить: «А что вообще вы имеете в виду?» Что это за слово такое? Это противопоставление актуальности? Дань традициям? Реконструкция навсегда ушедшего? С моей точки зрения, театр — это всегда обновление. Был Островский, пришел новый автор — Чехов. Затем пришел Горький. Театр — это всегда по-новому. Поэтому «Модерн» не претендует ни на то, чтобы назваться актуальным, ни на то, чтобы считаться классическим. Мы хотим быть просто хорошим театром.

— А о вечном можно? Его губят актуальность и злободневность, которые меняют людей до неузнаваемости.

— Я считаю, что сегодня на злободневности и актуальности слишком часто и откровенно спекулируют — в первую очередь масс-медиа. Я работал на четырех телеканалах и два из них поднимал с нуля. И прекрасно знаю, что на любой редколлегии звучит вопрос: «Кровь сегодня есть?» — «Есть». — «Ставьте первой новостью». Схема проста: вовремя пришедший поезд никого не интересует; всем нужен лишь поезд, который опоздал.

Информация сегодня распространяется почти со скоростью мысли. Без внутренних фильтров можно просто захлебнуться, задохнуться от огромного количества фактов, мнений и откровенной лжи. С моей точки зрения, фильтры эти — это образование, культура и религия.

— Красота спасет мир?

— Красота мир не спасла. И, думаю, вряд ли спасет. Если бы это было так, то после эпохи Возрождения мы должны были бы избавиться от всех бед. Да что там Возрождение — после наскальных рисунков! Ведь когда мы смотрим на эти фигурки бегущих антилоп, человечков с луками и копьями — они же совершенны! Это не мазня какая-нибудь, это настоящее искусство, красота. Да, понимаю, что Достоевский, возможно, имел в виду какую-то иную красоту — душевную, духовную; но пока эта формула не сработала.

Так вот, как красота не спасает мир — так же и художник не может изменить мир к лучшему. Он может сохранить только себя. Ставя спектакли или снимая фильмы, я всегда обращаюсь прежде всего к себе самому — как к зрителю.

— Людям живется все труднее (я не про материальное). Все обесценивается. Значит ли это, что все пропало? И на что остается надеяться? Прежде всего вне театра.

— Есть вещи, которые не обесцениваются никогда. Да, в моей жизни случались и случаются разочарования. Но момент моего очарования человеком, влюбленности в человека — он всегда ярче, и он оставляет внутри меня больше, чем забирает разочарование.

Я надеюсь, у каждого из нас есть какие-то вещи, идеи, люди, которые не могут нас подвести или, тем паче, уничтожить. Во всяком случае, я искренне желаю каждому, чтобы такие краеугольные камни были в его жизни. И тут я не буду оригинален: образование, культура, религия — этим держались люди до нас и будут держаться после.

— Вы во многом изменили «Модерн». А «Модерн» изменил вас? Если да, то как?

— Всякий новый человек, приходящий в театр (особенно если это новый руководитель со своей художественной программой), — конечно, он меняет театр. «Ленком» при Эфросе был одним театром, при Захарове — другим, но столь же любимым и популярным.

В театре я встретил людей, которые на меня повлияли и влияют до сих пор. Кстати, на меня влияют и молодые ребята, которые приходят к нам после театрального училища. На меня влияет ситуация. Влияет происходящее вокруг и внутри театра и моя ответственность за происходящее.

Я воспринимаю театр как родной дом. Да, я худрук театра, но и менеджер, госслужащий, который поставлен, чтобы управлять или даже обслуживать это имущество Москвы. Поэтому всё — от буфета до оформления программок, от ковровых дорожек до занавеса, от светового оборудования до удобных кресел в зале — это беспокоит меня точно так же, как и то, о чем я говорю со сцены.

Театр «Модерн» — это мой дом уже потому, что на вывеске указано мое имя. Если завтра в театре появится новый художественный руководитель, это будет уже другой театр, естественно.

Изменил ли меня театр? Конечно. В свое время Георгий Рерберг, с которым я начинал в кино, сказал мне: «Режиссер — это очень большое терпение». Я не отличался таким терпением, снимая кино. Театр же развил во мне это качество настолько, что в какой-то момент я ощутил совершенно парадоксальный эффект: вдруг я начал заниматься силовыми упражнениями в спортзале! Никогда в жизни не «тягал железо» — не хватало на это терпения. И вот — я уже довольно долго этим увлекаюсь, и мне это нравится! Ощущаю, что гантели, штанги — это не только про тонус мышц, это еще и про внутреннюю сосредоточенность и душевный баланс. Так что теперь моего терпения хватает не только на людей, но даже и на железки.

— Вы верите в силу искусственного интеллекта?

— Я воспринимаю искусственный интеллект как еще один инструмент естественного отбора. Он не способен заменить людей, обладающих талантом. Зато он запросто заменит тех, кто делал вид, что он художник, дизайнер или финансовый аналитик, не являясь таковым на самом деле. Если человек хочет оставаться человеком, он призван развиваться. И соперничество с ИИ сегодня для нормального человека означает просто новый вызов и новую высоту, которую нужно взять. Для лентяя же это, конечно, катастрофа.

Потом, никакой ИИ не может заменить или воспроизвести или почувствовать то, что чувствовал я, впервые тяжело заболев в детстве. Он никогда не узнает, что такое первый секс. Или что такое запах любимой бабушки, которая приехала поздравить тебя с днем рождения. Именно это и позволяет мне — несовершенному и неэффективному с его точки зрения разуму — быть лучше, чем он.

— Когда скажете: «Я доволен!»? Какая вершина пока не взята: в театре, в жизни?

— У меня был период в жизни, когда мне казалось, что мне очень нужны профессиональные награды. Сначала это были награды в рекламе, видеоклипах. Потом я решил, что надо добиться наград в кино. Хотел этого искренне и получал. Жаловаться грех: у меня десятки различных наград во всех областях, какими я занимался. Со временем отношение поменялось. Теперь я не хочу ничего подобного. Да и награды уже не те.

Что касается удовлетворения от сделанного, то, наверное, для меня важна оценка очень маленького, узкого круга людей, мнение которых позволит мне понять, сделал ли я что-то действительно важное, получилось ли. К сожалению, этих людей становится все меньше. Я бы, конечно, очень хотел сегодня услышать мнение о моих спектаклях Петра Наумовича Фоменко, но это невозможно. Именно он изменил мое отношение к театру. Только благодаря Фоменко я понял, что театр — это может быть очень интересно.

— И дежурный вопрос по случаю: когда, где и с кем отметите юбилей?

— Юбилей отпраздную, наверное, уже в сентябре. Я знаю, что многие мои знакомые хотят меня поздравить. Это приятно, и я, конечно, организую какое-то мероприятие — наверное, вечер в театре с небольшой программой, со всеми необходимыми атрибутами. Это будет замечательный вечер уже хотя бы потому, что мы встретимся с друзьями, коллегами, всеми, кто дорог мне и кому интересен я. А день рождения отмечу дома, в семье.