За что Матисса — в клетку?: «Русские дикие» в Музее русского импрессионизма

Первый удар нанесен первой же картиной: единственное в России полотно граффити-художника Жана-Мишеля Баския, созданное совместно с Энди Уорхолом в 1980-е, почему-то открывает выставку, посвященную художникам начала XX века. Второй удар — холст Матисса, посаженный в клетку, хоть и открытую. Что происходит на выставке «Русские дикие» в Музее русского импрессионизма?

В сравнении с выставкой «Изображая воздух», которая недавно закончилась в Музее русского импрессионизма, новая экспозиция «Русские дикие» меньше по размерам. Но не по впечатлениям, которые можно забрать с собой после просмотра. Правда придется пережить несколько потрясений.

Выставка начинается на -1 этаже. Едва мы спускаемся по лестнице, сталкиваемся с кричащим холстом, созданным Жаном-Мишелем Баския совместно с Энди Уорхолом. Это полотно Баския — единственное в России и приехало в Москву из Русского музея. Остается вопрос: какова его роль на выставке, посвященной искусству и художникам начала XX века? Ответ на поверхности: здесь хотят, чтобы зритель испытал тот же шок, что и гости Осеннего салона 1905 года — выставки, где впервые заговорили о «диких». Что это? Зачем? Почему? Вот это и есть современное искусство?

Тогда, в 1905 году, эпитет fauves (с фр. яз. «дикие») критик Луи Воксель применил к художникам, которые пошли против традиции — странные краски, буйные формы, своеобразная работа с перспективой… Словом, народ в шоке. А авторы сей «дичи» — будущие фовисты (от того самого эпитета Вокселя). Возникает следующий вопрос: но ведь фовисты — явление французской живописи. При чем тут русские?

Художники, наверно, имеют особенную связь с космосом — они одни из первых чувствуют грядущие изменения в мире. И пока в жизни все потрясения только готовятся произойти, в искусстве они уже давно бушуют. Так было и с фовистами. Более того, русского фовизма действительно не было, но аналогичные идеи витали в воздухе и в чем-то интуитивно, а в чем-то и намеренно совпали. «Русские дикие» — это по-прежнему не русские фовисты, но импрессионисты, символисты, примитивисты, которые по-своему трактовали находки европейского авангарда. Нас тоже часто называют дикими, и это свойство нашей натуры, кажется, становится предметом гордости. Дикость, присущая молодости и жажде найти новый, свой, отличный от других путь, которые вдохновляют на смелые эксперименты, лишь на пользу.

Еще одно потрясение — это странная на первый взгляд архитектура выставки. В середине зала стоит клетка, но не запертая: стен в ней всего три. Внутри нее по современным меркам сокровищница — Анри Матисс, Анри Ле Фоконье, Андре Дерен… А в клетку «дикарям» рекомендовали переместиться французские критики начала прошлого столетия.

Давид Бурлюк. Пейзажи.

Фото: Марина Чечушкова

Перед нами, с одной стороны, история взаимодействия западного и отечественного искусства, а с другой — красочность самобытности русских художников. Пять разделов выставки проводят нас тем же путем, которым шли русские авангардисты. Начинали многие с импрессионизма. Кто-то год продержался, кто-то больше, а кто-то лишь коснулся этих идей. Важное: каждый «забрал» из него творческую свободу, сказав всем одно громкое: «МОЖНО!». Можно обращаться к маленьким сюжетам, не монументальным, можно отступать от канонов, можно не подражать натуре и работать с цветом как хочется, а не как «надо». Здесь многих впечатлит имя Давида Бурлюка — он, казалось, в свое время успел везде: и поэтом-футуристом был, и критиком, и издателем, и живописцем, искавшим новые пути развития русского искусства во всем, чего касался.

Петр Кончаловский. Наташа на стуле (портрет дочери художника).

Фото: Марина Чечушкова

Поиск подхватывают символисты, которые искренне тосковали по утраченной гармонии, — Мартирос Сарьян, Николай Русаков, Павел Кузнецов… Через них выныриваем к самому объемному разделу — «Примитивизм». Здесь Петр Кончаловский с его нарочито, очевидно намеренно грубыми формами, нехарактерные цвета теней… Наталия Гончарова и Михаил Ларионов были среди первых, кто понял, что новые пути нужно искать в народном творчестве. Отсюда и возникают простота форм, пестрые цвета и грубоватые линии. Нечто подобное проворачивал и Поль Гоген, уехав на Таити в поисках народных традиций. Но наши художники заглянули в свою родную культуру и тем самым поставили огромную подпись на своих полотнах: «Там русский дух… там Русью пахнет!», что лишь доказывает ложность всех обвинений в подражательности нашего искусства. Отечественные художники смотрят на Запад, но «переваривая», выдают совсем другой продукт. Именно это сделал и Петр Кончаловский, и Наталия Гончарова, которая в портрете Поля Мака сочетает матиссовские контуры с изображением русской православной иконы.

Наталия Гончарова. Портрет Мака.

Фото: Марина Чечушкова

Четвертый раздел — как раз «Клетка для диких», внутрь которых пускают самых смелых зрителей, не испугавшихся «дикого» искусства. Пройдя через него, попадаем в «Парижачьи» — странное слово, придуманное писателем Ильей Зданевичем, так называется его первый роман. Параллелей с литературным произведением на выставке нет и искать их не нужно. Здесь важно само слово, отражающее суть раздела — он о наших молодых мастерах, работавших в Париже.

Всего лишь век назад от картин молодых, смелых и дерзких художников приходили в ужас. Современный зритель при их виде тоже выпучивает глаза от удивления, но удивление это совсем другое — не от ужаса, но от восторга.