Эхо Перестройки. Киевских нациков создали решения Горбачева

В мае 1945 года победные салюты отгремели по всей стране. Вот только в ряде регионов облегчения это не принесло. Советская армия продолжала громить Украинскую повстанческую армию (УПА)* и отряды Лесных братьев.Мы обсудили историю и последствия этого конфликта с членом комиссии Совета при Президенте РФ по межнациональным отношениям, директором фонда «Историческая память», научным сотрудником Института российской истории РАН, член Научного совета РВИО Александром Дюковым.

—Почему в 1945 году война закончилась не для всех? Почему сохранилось подполье бандеровцев и лесных братьев? Были ли на Украине и в Прибалтике схожие причины?

— Действительно, война после 9 мая 1945 года в ряде регионов не закончилась. Лесные братья и бандеровцы действовали на западной Украине, в Литве и Латвии. В меньших размерах в Эстонии. А на территории Белоруссии действовали формирования Армии Крайовы. Фактически речь шла о боях малой интенсивностью, скорее даже о террористической активности.

Что делали все эти националистические формирования, которые можно охарактеризовать как «лесные братья»? Как правило, это нападения на представителей власти, советских активистов, тех, кто поддерживает советскую власть. А еще редкие диверсии против военных. При этом диверсии против военных были не столь заметным компонентном активности.

Фактически в эти годы речь шла о своеобразной гражданской войне. При этом, как всегда бывает в гражданской войне, был и внешний компонент. Если мы говорим о Лесных братьях Прибалтики, то существовала немецкая структура «Янгфербанд-Ост». И вот этот самый «Янгфербанд-Ост» ещё в 1944 году готовил кадры из числа прибалтов для диверсионной деятельности. Во многом они потом и оказались в числе Лесных братьев. Точно также с 1943 года германские спецслужбы поддерживали УПА.

После окончания Второй мировой войны поддержку Лесным братьям и ОУН-УПА оказывали западные спецслужбы. Они забрасывали оружие, организаторские группы и оказывали прочую помощь.

— Сыграла ли в пользу развития этой гражданской войны ранняя политика советской власти на территориях? И почему в бандитское подполье шла молодежь?

— Если мы говорим об УПА, то мы должны понимать, что УПА была мобилизационной армией. То есть боевики приходили в село и мобилизовывали людей, а потом вязали их кровью. Например, как это было в случае волынской резни, массовых убийств поляков.

Ну и, конечно, была молодёжь, воспитанная в националистическом духе и прямо поддерживавшая ОУН-УПА. Но поддерживала далеко не вся молодежь. Все-таки речь идёт о достаточно массовом явлении.

И я бы не сказал, что здесь играет роль молодёжный компонент. Потому что если мы посмотрим на состав формирований УПА, то мы не увидим там какого-то экстраординарного процента молодёжи. Там были люди разных поколений.

— Как много сил после войны отвлекала борьба с бандподпольем на Украине и в Прибалтике?

— В регионах, где движение было действительно массовое — Литва и западная Украина — вовлеченность сил была существенной. В остальных регионах — в Латвии, в Западной Белоруссии, в Эстонии — ситуация была гораздо менее острая.

В своё время я смотрел данные по террористической деятельности литовских повстанческих формирований. На территории Литвы в 1945, 1946, 1947 годах Лесные братья в среднем убивали по несколько человек в день. То есть когда-то убивали по одному человеку, а когда-то целые семьи.

На это огромное внимание обращали местные власти, они привлекали дополнительные формирования органов НКВД, проводили масштабные поисковые мероприятия. Наверное, это даже не война на Северном Кавказе была, а немножечко покруче.

— Причина тяжести этой проблемы в том, что подразделения УПА и Лесных братьев поддерживало большое количество людей?

— Да, в подполье было вовлечено действительно большое количество людей в Литве и на Западной Украине. В остальных регионах гораздо меньше. А еще дал плоды общий накал жестокости прежде всего в отношении своих же, литовцев или западных украинцев.

В документах, помимо террористических актов и убийств, был и просто террор через унижения. Допустим пошли литовские девушки на танцы с представителями властей. А потом к девушкам приходят Лесные братья, раздевают их и голыми гонят через деревню. То есть убийства и ранения — лишь часть того, что творилось на территориях, где действовали бандформирования.

— В чем логика этого террора? По идее, ведь подпольщики, терроризируя местное население, подрывали свою тыловую базу.

— Нет, это как раз было формирование тыловой базы. Потому что если ты не запугаешь население, то оно тебя не будет поддерживать. Любое население будет соблюдать правила, установленные властями. Особенно если это свои же власти.

В тех регионах, где действовали ОУН-УПА и Лесные братья, советскую власть представляли те же литовцы и западные украинцы. С той лишь разницей, что партбилет держали в руке. И естественно, любое население будет выполнять прежде всего распоряжение легальной власти. А для того, чтобы оно выполняло и поддерживало подпольную власть, необходимы террор, запугивание.

И все это было понятно уже не в ХХ, а ещё в середине 19 века. Когда шло польское восстание 1863 года, то для того, чтобы обеспечить себе поддержку населения, повстанцы создавались специальные формирования так называемой повстанческой жандармерии, жандармов-вешателей. И они активно вешали местное население, чтобы оно не сотрудничало с властями. То есть к моменту окончания Второй мировой войны понимание того, что для удержания власти необходим террор против местного населения, было вполне оформленное.

— Насколько успешной тактикой борьбы с Лесными братьями и УПА было решение о депортации вглубь СССР?

— Депортации носили массовый характер. Речь шла о десятках тысяч человек. Были ли эти депортации оправданы? Надо сказать, что здесь есть несколько моментов. Власти прицельно боролись с тем, что называлось бандповстанческая база. То есть каких-то посторонних людей, как это было в 1930-х и начале 1940-х, не высылали, велось удаление родственников Лесных братьев из республик, что сокращало базу их поддержки. И это работало.

С другой стороны, мы понимаем, что это достаточно жестокая мера, и я не стал бы такое оправдывать. Да, в 1949 году органы НКВД и МГБ уже научились депортировать, массовой смертности в пути и в местах расселения не было. То есть уже не было того, что было в 1930-е или в начале 1940-х. Но все равно депортация — мера очень специфическая, и говорить, что она абсолютно правильная я бы поостерегся.

— Часть бойцов УПА, когда получали амнистию, под надзором выселялись на восток Украины. Это переселение как-то сказывалось на настроениях населения?

— Советская власть проводила достаточно большие амнистии для участников ОУН-УПА сразу после войны. По амнистии вышло, если мне не изменяет память, около 80 тыс. человек, огромное количество на самом деле.

Часть под надзором селилась в родных местах, а часть направлялась на работы в другие регионы, прежде всего на шахты Донбасса. Причина в том, что после войны был дефицит рабочих рук.

При этом этот никак не влияло на местное население в местах расселения. Никаких принципиальных, масштабных проблем это не порождало. Естественно, всегда притираться приходится, но что-то экстраординарного не было.

Проблема на самом деле была уже в 1960-е годы, когда уже отсидевшие и амнистированные члены формирований ОУН-УПА выходили при Хрущёве. Далеко не все из них могли вернуться в родные края, потому что крови местных на их руках было много и сами местные реагировали на их возвращение не очень хорошо. Вот тут уже властям приходилось их как-то размещать в других регионах.

Расскажу достаточно яркую историю. После войны, в 1946 году, у нас де факто амнистировали тех, кто воевал в прибалтийских коллаборационистских формированиях. То есть в латышском и эстонском легионах, в дружине обороны Литвы.

И вот тех, кто попал в наши руки, прошел проверки в фильтрационных лагерях, амнистировали и направили на работы сначала на территории Прибалтики, а потом демобилизовывали с этих работ тогда же, когда их возраста демобилизовывались из Красной Армии. То есть коллаборанты возвращались в места проживания одновременно с бойцами и это создавало определённые конфликты. И если мы смотрим документы по Прибалтике, то мы видим растущую социальную напряжённость в результате возвращения нацистских пособников.

— Создавало ли возвращение боевиков в 1960-х какую-то социальную напряжённость? Запускало ли оно какие-то процессы, которые впоследствии начали выливаться в их реабилитацию?

— Процесс реабилитации запустился. К 1980-м годам все это уже шло. Но если мы посмотрим на ситуацию конца 1950–1960-х годов, то мы не увидим сущностных проблем: ничего не взрывают, никаких конфликтов с применением насилия нет. Все вроде успокоилось.

Конечно, хрущёвская амнистия исходила из представлений о том, что все закончилось, война была давным-давно, а мы живём в новом мире, и в этом новом мире даже те, кто был против, сейчас убедятся в том, что у нас живётся хорошо.

Однако выяснилось, что проблемы есть, прошлое не уходит, и о нём надо как-то говорить. И уже в советское время появились достаточно значимые в художественном отношении произведения и в кино, и в литературе, которые рассказывали сюжеты, связанные с коллаборационизмом, Лесными братьями. Это осмыслялось уже в советское время. И если осмыслять это с чисто национальных позиций — а Советский союз был так устроен, что в национальных республиках поощрялось именно такое осмысление — тогда кажется, что происходило что-то не очень справедливое, потому что Лесные братья и ОУН-УПА боролись за национальную независимость. И это был сложный момент для отражения. И, конечно, почва для реабилитации всех этих товарищей была заложена уже тогда.

Но еще одной проблемой стало то, что память о жертвах ОУН-УПА и прибалтийских Лесных братьев должным образом никак не использовалась, не формировалась.

Были ли мемориалы и какие-то постоянные мероприятия, связанные с жертвами Лесных братьев в той же Литве? Нет, конечно. Жертвы оставались за кадром. Люди обо всем знали, но системной работы не велось. И отсутствие фиксации воспоминаний пострадавших, конечно, очень сильно поспособствовало героизации Лесных братьев.

— Учитывая то, что в Советском периоде уже были попытки осмысления произошедшего, когда начинается сам процесс героизации?

— Героизация начинается с перестройки. Как отвинтили идеологические вентиля, так сразу пошла героизация. И тогда же начались нападения на советские памятники и на западной Украине, и в странах Прибалтики. Как только Михаил Сергеевич Горбачёв счёл, что нужно идеологически все раскрепостить, все и раскрепостилось.

— Современные нацисты на Украине и бандеровцы прошлого — идеологически одни и те же силы? Или это разные течения?

— Если мы говорим о современной Украине, то там радикальные националисты и фактически неонацисты есть нескольких видов. Есть те, которые действительно восходят к формированиям и идеологии ОУН УПА. Это, если мы говорим в терминах 2014 года, «Правый сектор»*.

А есть неонацисты, тот же «Азов»*. У них совсем другая идеологическая генеалогия, и они возводят себя не к Бандере и Шухевичу, а напрямую к Генриху Гиммлеру и СС. Но все равно, несмотря на разную идеологию, они стоят на одной стороне и воюют против нас.

— Много лет 9 мая на Украине был светлым праздником. Но при Ющенко впервые на парады начали приводить ветеранов, бойцов УПА, говорить о примирении. Это повлияло на раскол в украинском обществе?

— Конечно, повлияло. Раскол был и нарастал. При этом политики пытались им воспользоваться. Тот же Янукович поддерживал неонацистскую партию ВО «Свобода»* для того, чтобы пугать своих избирателей, чтобы они, напуганные «Свободой», голосовали за него.

Раскол этот явно проявился в событиях 2014 года. Тогда как раз была вполне объективная социология, и мы чётко видим, что к «Майдану» позитивное и негативное отношение разделялось примерно пополам. Причём западные регионы были в большей части за «Майдан», а восточные регионы и Крым — против. То есть раскол страны был принципиальным.

— Насколько силен раскол сейчас?

— Сейчас мы не можем об этом судить по одной простой причине — нет никаких хотя бы более-менее проверяемых данных.

Мы знаем, что на Украине существует достаточно репрессивный режим, и он был репрессивным еще до 2022 года. И свободное высказывание мнения, мягко говоря, затруднено.

Поэтому сколько народа реально празднует 9 мая, а сколько праздновало бы, если бы не опасалась, что станут жертвами если не СБУ, то националистов, мы просто не знаем. Но ясно, что раскол, вне всякого сомнения, есть.

— Учитывая идущие активные процессы героизации, которые мы можем сейчас наблюдать, есть ли у России возможности с ними бороться? Что с нашей стороны мы можем делать?

— Единственный способ противостоять этому — занять территорию, на которой осуществляется героизация и предотвратить её. Каких-то других инструментов на данный момент не существует.

Вне всякого сомнения, страны будут героизировать все, что захотят, без каких-либо проблем и при полной поддержке коллективного ЕС. Но сделать с этим что-то невоенными методами нельзя.

Другое дело, что опускать руки и говорить, что мы совсем ничего не можем, тоже нельзя. Да, мы можем мало, но то, что мы можем, надо делать.

Ведь важнейшим фактором запуска героизации стало отсутствие памяти о жертвах Лесных братьев и УПА. Вот эту память о жертвах нам нужно сохранять. Нужны исследования, мемориалы. И вот здесь можно готовить почву для будущего и формирования тех подходов, которые при определённых политических условиях можно будет переносить на те территории, где сейчас героизация идет.

Даниил Тарабукин