Михаил Хлебников: «Сегодня большая литература рождается на полях сражений, в непростой, но необходимой работе волонтёров»

Интервью с Михаилом Владимировичем Хлебниковым – писателем, литературным критиком, литературоведом, кандидатом философских наук, главным редактором журнала «Сибирские огни».

— Добрый день, Михаил Владимирович. Расскажите, пожалуйста, немного о себе.

— Так получилось, что какие-то даты моей биографии пересекаются с поворотными событиями в нашей стране. Мистики тут никакой нет, в мире спокойно и размеренно работают законы больших чисел. В 1991 году, после окончания школы, я готовился к поступлению в институт. У меня были определенные планы, но пришлось сокращать амбиции и дистанции. На филолога я учился в Новокузнецком государственном педагогическом институте. Об этом я нисколько не жалею. Было много времени для жизни, чтения, общения с друзьями. Но учёба также никуда не уходила. При большом желании я и сейчас могу обсудить треугольник Щербы, сказать несколько полуосмысленных слов по поводу монофтонгизации дифтонгов. Завершив филологическое обучение, я был всесторонне подготовлен к жизненному краху. Последующий выбор оказался ещё более странным – я занялся философией. Для работы критика и литературного исследователя подобное сочетание оказалось весьма продуктивным. Но это далеко не близкие вещи: филология и философия, несмотря на всю близость их словесного звучания. Первое учит зоркости, возможности поймать что-то на уровне слова, предложения, а потом «истолковать», зачастую вне зависимости от исходного намерения автора. Философия помогает создать некоторую картину мира, найти связи между далёкими явлениями, произвольно их масштабировать.

Дальше были аспирантура, диссертация и долгие годы преподавания в различных учебных заведениях. Педагогический стаж насчитывает двадцать девять лет. Я решил не дотягивать до бессмысленно круглой даты и поставил здесь точку.

С 2022 года я работаю в журнале «Сибирские огни». Но многие вещи, которыми я занимаюсь в последнее время, вырастают из студенческих увлечений. Тогда я выступал с докладами, посвящёнными поэзии Георгия Иванова, читал Довлатова, интересовался историей русской эмиграции. Спустя тридцать лет об этом написаны книги. Можно сказать, что я бережно хранил и лелеял замыслы, а можно сделать вывод об отсутствии моего внутреннего развития. Обе версии по-своему достойные и отражают действительность.

— Вы много лет преподаете в юридическом институте. Как работа с будущими юристами влияет на Ваше понимание тем власти, идеологии и «образов врага», которые Вы исследуете?

— Если говорить об основной части студентов, то воспитание миропонимания в школе в целом провалено: они с трудом входят в логику и философию. Но, когда начинаешь с ними работать – постепенно входят, понимают взаимосвязь между разными социальными явлениями, своей жизнью и большими движениями в обществе. Приходящие в вуз активные интеллектуалы чаще всего воспитаны в либеральном духе. С ними нужно работать точечно. Грубые методы здесь всегда работают против нас. Давить и заставлять – это худшее, что можно придумать. Это всегда формирует резкую оппозицию. Не забывайте, что для молодого поколения характерен запрос на справедливость, и нарушение её рождает чувство отторжения и протеста. А та самая точечная работа, о которой я говорю, показывает свою действенность. Я говорю сейчас не о прямолинейной перековке либералов в патриотов. Я о разрушении шаблонов, преодолении зашоренности. Ребята начинают доверять. Думать, сомневаться. Важно не нарушить доверия.

— В 2017 году Вы стали лауреатом премии «Сибирских огней» как критик. За какие именно работы была присуждена премия и что для Вас значило получить признание от журнала, в котором Вы впоследствии стали главным редактором?

— К первой своей литературной публикации я шёл очень долго. И она состоялась именно в журнале «Сибирские огни». Я откликнулся на публикацию дневников сценариста и драматурга Алексея Гладкова – автора знаменитой пьесы «Давным-давно», известной нам по фильму «Гусарская баллада». Она и получила премию. После публикации знающие люди посоветовали сходить в журнал и поблагодарить Михаила Николаевича Щукина. Я отправился за благословлением, держа в памяти всем известную встречу Пушкина с Державиным. Но всё произошло несколько иначе, без символического напутствия. Ключевая фраза прозвучала в виде: «Иди, пиши дальше».

На премию я особо не рассчитывал, поэтому известие о награде стало неожиданностью. Конечно, я продолжил бы писать и без каких-то поощрений, но тут как-то всё сошлось в одной точке. «Сибирские огни» – главный журнал в моей жизни.

С тех пор я не терял связи с ним. Участвовал в ежегодных писательских совещаниях «Сибогней», инициировал на площадке журнала литературные дискуссии. Параллельно писал книги, тексты для разных изданий, копил собственный профессиональный капитал. В 2022 году Щукин сказал мне, что в близкой перспективе хотел бы оставить журнал и заняться творчеством. Он поднял «Сибогни» на определенную высоту и хотел, чтобы преемник сохранил нужный курс. Поэтому предложил мне прийти работать в журнал. Я согласился не сразу – понимал, какая ответственность на меня ложится.

— Новосибирск и Новокузнецк — два крупных сибирских культурных центра. Как провинциальный, но мощный интеллектуальный фон Сибири повлиял на формирование Ваших взглядов и тем?

— Это очень разные города. По лицу и характеру. Новокузнецк – мощный советский индустриальный центр с крепким рабочим классом. Он стянут в пространстве, собран, имеет общий ритм жизни. Новосибирск более рассредоточен. Здесь есть определённые точки сбора, где можно найти «свою атмосферу», создать для себя комфортную среду. Есть проекты поверх границ этих сообществ. К ним относятся как раз «Сибирские огни».

— Как Вы пришли к теме русской эмиграции, особенно «третьей волны» и фигуры Довлатова?

— Довлатов, как я уже сказал, моё давнее увлечение, которое с годами не ослабевало. Эмиграция как явление – суровый тест на писательскую состоятельность, возможность сохранения связи с языком в чуждой для тебя среде. Немногие выдержали это испытание. Третья волна дала нам двух больших писателей – Довлатова и Лимонова. Оба состоялись не благодаря, а вопреки. При этом Довлатов находился в более сложном положении. В отличие от «Эдуарда Великолепного», он работал исключительно в традиционном литературном пространстве. К сожалению, он не дожил до признания со стороны читателей, в котором очень нуждался. Его судьба – странное сочетание человеческой слабости, череды неудач и срывов с удивительной преданностью русской литературе. Мне хотелось проследить и отразить эту непростую связь на материале жизни писателя. «Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной» сказано не для красного словца, но отражает невидимую глазам современников сторону жизни писателя. Время всё расставило по местам, но, увы, это произошло за пределами человеческого существования русского писателя Сергея Довлатова.

— Вы издали 25 шпионских романов в серии «Шпионы. Дело №…». Что Вас привлекает в этом жанре?

— Советский шпионский роман – уникальное явление. Хотя книги этого жанра активно издавались всего несколько лет – в середине пятидесятых годов прошлого века – степень их воздействия на сознание советского человека весьма велика.

Знаменитая фултонская речь Черчилля весной 1946 года – объявление войны Советскому Союзу. Мы знаем её под названием «холодная война». Она привела к резкому размежеванию стран бывшей антигитлеровской коалиции, увидевших во вчерашних союзниках сегодняшних соперников: идеологических и геополитических. «Железный занавес» опустился тихо, без грохота орудийных залпов, но с последствиями не меньшими по сравнению с «классическими» войнами.

Защитная реакция привела к идее автаркии – самодостаточного существования, сосредоточенности на решении внутренних проблем. Советский шпионский роман – один из ответов на эту потребность минимизировать контакты с внешним миром. С одной стороны, есть СССР-Космос – мир гармонии, красоты и порядка. С другой стороны, в наличии Запад-Хаос, единственная задача которого сводится к разрушению Космоса. Шпионы – агенты Хаоса – пересекая границу двух миров, не столько выполняют конкретно поставленное «шпионское задание»: выкрасть чертежи, взорвать мост, убить талантливого изобретателя, сколько самим фактом своего пребывания попытаться подорвать целостность Космоса.

По всей видимости, уже сегодняшнему российскому обществу придётся искать свои рецепты противостояния с нашими вечными геополитическими соперниками. Как и семьдесят лет тому назад большую роль в борьбе будет играть искусство. Я полагал, что книги из прошлого могут обрести «второе дыхание» в настоящем, так как нам жизненно необходимо нащупать образ нашего ближнего будущего. Как нам строить отношения с теми, кто будет настроен враждебно? Как сохранить победу, сосредоточившись на созидании?

Ну и не будем забывать, что советские шпионские романы удивительно хорошо читаются и сегодня: они динамичны, хитросплетения сюжета не дают и сегодняшнему искушенному читателю оторваться от повествования. В них есть идеально подобранный заряд оптимизма, светлой веры в торжество правды.

— Ваша монография названа «первым в России исследованием теорий заговора». Почему эта тема стала актуальной именно сейчас?

— В своё время мне удалось решить эти проблему для себя. К сожалению, мне не удалось сформулировать её человеческим языком, так как мне хотелось писать «солидно», густо оперируя словами «трансцендентность» и «трансцендентальность». Тут вспоминается известное стихотворение Андрея Белого:

Жизнь, — шепчет он, остановясь

Средь зеленеющих могилок, —

Метафизическая связь

Трансцендентальных предпосылок.

Если кратко, то теория заговора работает и живёт в странах «формальной» или «ритуальной» демократии, в который человек обладает набором прав и свобод. Он ходит на выборы, голосует за «своего» кандидата, но постепенно нарастает понимание того, что его голос не на что не влияет. Реальная политика – результат мелких договоренностей не слишком масштабных фигур. Сравните Наполеона с Макроном или очередного бесцветного лидера Великобритании с тем же Черчиллем. У среднего человека постепенно вызревает понимание, что его воля и его жизнь – исчезающе малая величина. «Теория заговора» придаёт смысл твоему существованию. Ты знаешь, кто управляет всеми процессами, становишься зрителем, а может быть, и участником гигантской битвы Добра и Зла. И даже твоя гибель от удара кинжала коварного тамплиера или когтя рептилоида ложится, пусть и малой тяжестью, на весы вечности.

— Как Вы определяете «конспирологическое мышление» и его роль в истории России?

— Конспирологическое сознание больше свойственно как раз западным странам. Нам любят припомнить небезызвестные «Протоколы…», скромно забывая о том, что многие классические труды по теории заговора были написаны гораздо раньше и получили «широкий читательский отклик» в «цивилизованном мире». Можете прочитать о таком бестселлере XIX столетия, как «Завещание Петра I», всплывшее по чистой случайности накануне нашествия Наполеона. Или поинтересоваться историей гонений на иезуитов в Европе в том же замечательном, прогрессивном XIX веке. И таких примеров я могу привести десятки. Что касается России, то наша настороженность в отношении западных соседей объясняется элементарным знанием и уроками истории. Европейцы умели удивительно дружно объединяться против «восточных варваров», широко используя самые разные средства и методы: от классических завоевательных походов до заговоров с целью физического устранения конкретных неугодных лиц. Вспомните о судьбе Павла I или Григория Распутина. Другое дело, что знание не должно вести к оцепенению перед тайным врагом. Наша воля и уверенность может переломить, разрушить любые хитроумные планы и замыслы. Нужно не бояться Запада, а изучать его.

Продолжение на сайте