DayTimeNews.RU…Апрель вообще-то можно назвать месяцем Маяковского. Да-да, того самого, Владимира, поэта, по его же определению, ассенизатора и водовоза, революцией мобилизованного и призванного, трибуна, глашатая, агитатора, горлана и главаря.
Но вовсе не только потому, что 14 апреля 1930-го, ровно 95 лет назад, он пусил себе пулю в грудь. Или ему ее пустили те, кто понимали и чувствовали, что самый громкий и один из самых талантливых и необычных русских поэтов того времени, работающих на революцию и придающих октябрьскому перевороту большевиков 1917 года размах именно всенародного движения, а не банальной сватки за власть кучки авантюристов-мечтателей, перегорает и выгорает изнутри. Испепеляет себя и исписывается в повторы и пошлость, тонким поэтическим нутром понимая, что воображаемая и описываемая им карета революции как была, так и еще больше приобретает очертания гнилой тыквы, которая еще идет в пищу просвещаемым бывшим рабам-маргиналам, желающим из "ничего" встать "всем", но к возвышенным высотам ни духа, ни даже тела уже не возносит.
Более-менее образованные ищейки ОГПУ (тогдашней репрессивной спецслужбы большевиков) чувствовали, что колесящий по капиталистическим заграницам Маяковский мог там такого запретного насмотреться, что, возможно, возжелал бы там и остаться. Он и ездил. И возвращался, но, по оценкам биографов, дома все больше становился смурным и угрумым, болел, хандрил и впадал в депрессии.
А виной тому были не только идеологические установки-удавки и политико-государственные практики, предлагаемые СССР большевиками, но и неустроенная личная жизнь. Нет, любовь, особенно чисто физическая, в его жизни была – женщин он при желании менял, как щеголь-модник дешевые перчатки. Но вот в плане семейного очага в СССР его ждала Лиля Брик, которая на дух не переносила детей и не желала расставиться с мужем Осей Бриком, жившим в семье даже не третьим-лишним, а банальным секс-соглядатаем, и с ним приходилось "дружить". Высокие, высокие то были отношения, как потом говорили в одном популярном фильме…
А вот в Париже, где Маяковский побывал в 1924 году, осталась покорившая его Татьяна Яковлева, которой еще 40 лет после смерти поэта приходили цветы. В знак обожания и чего-то иного, душевного, там всеми и непонятного.
В 1926 году Маяковский отбыл в США и там так влюбился в Елизавету Зиберт (она же Элли Джонс), что у пары в том же году родилась дочь Элен-Патрисия, умершая в 2016 году уже как Елена Владимировна Маяковская.
Короче, метался между женщинами Маяковский, как огонь в степи между разными потоками ветра. Бессмысленно, беспощадно и совершенно безрезультатно – все выгорало дотла. Обеих женщин он звал в СССР, но те были умнее и сильнее любви…
Однако вольно или невольно, а была в жизни поэта еще одна женщина, которую он легкомысленно и заочно принес в жертву своим революционно-поэтическим изыскам и изысканиям в погоне за рифмами и символичскими смыслами как бы нового нарождащегогося общества освобожденных революцией и свершивших ее пролетариев. Зовут ее Мария-Антуанетта, королева Франции с 1774 по 1792 год.
И апрель – тоже в чем-то месяц этой женщины, ибо 255 лет назад, 19 апреля 1770 года, в Вене состоялось первое бракосочетание по доверенности 14-летней Марии-Антонии, дочери австрийского императора, австрийской же принцессы которую выдавали за дофина Людовика, который потом и станет французским королем под номером 16 (XVI). 21 апреля Мария-Антуанетта навсегда покинет Вену, чтобы уже в мае ее передали во Францию, сделали дофиной Франции Марией-Антуанеттой и 16 мая 1770 года уже законно выдали замуж за будущего короля во второй раз.
Через 4 года Мария-Антуанетта станет полноценной королевой. Красивая и легкая, она всю жизнь была предметом зависти окружающих и подвергалась травле и осмеянию, издевательствм и наветам за легкомысленность и любовь к нормальной жизни. К такой, какой она хотела жить в галантном XVIII веке и в королевской Франции, агонизирующей в кризисах, с которыми не мог справиться ее, как сейчас говорят, мягкий, нерешительный, инфантильный и слегка туповатый супруг Людовик XVI.
За "королевкость" и желая на ней подработать за нее взъелся и революционный на всю голову Маяковский. Ровно 100 лет назад, именно в конце апреля 1925 года по итогам упомянутой выше поездки во Францию он подготовил к печати поэтический цикл "Париж" и носился с ним по редакциям. В этом цикле есть и стихотворение "Версаль", в котором он пригвоздил Марию-Антуанетту за преступное невнимание к нищебродам – пролетариям-санкюлотам.
Переводится это слово, как известно, "без кюлотов" – коротеньких штанишек с чулками, что было признаком достатка и знатности. Нищеброды же штаны носили длинные, но очень хотели штанишки и потому ярились в революционных припадках страшно и жестоко. А Марии-Антуанетте приписывают такой анекдот: дескать, спрашивает она, почему люди кричат под окнами дворца? А ей отвечают: "Есть хотят, у них нет хлеба". "Нет хлеба. Так пусть едят бриоши (полупирожные такие)", вроде бы отетила веселая королева, не желая вникать в народные нужды…
А ведь она могла бы запросто упросить любившего ее супруга-короля приказать открыть артиллерийский огонь по недовольным, как вскоре, лет через пять, делали по такому же народу победившие революционеры во главе с генералом Наполеоном Бонапартом, который стал потом императором и славненько нежился в королевских покоях, ставших вдруг императорскими.
Но Мария-Антуанетта ничего не приказала. Она любила свой народ. Правда, по-своему, по-королевски, но не до такой же степени, что сносить его картечью с улиц во имя революции…
Однако и это королевское равнодушие, похоже, страшно взъярило советского поэта, который знал, к тому же, что в СССР ему заплатят больше, если он в поэзии отразит сей факт, обличающий эксплуататоров. За это всегда щедро доплачивали, и Маяковский в "Версале" написал:
…Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку…
А потом еще начал ерничать: мол, в Париже, презирая "королевку",
…всем царям —
еще имеющимся —
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
солнце
покатилось
умирать на зданиях…
В мае 1925 года "Версаль" напечтали в журнале с красноречивым названием "Красная новь". И дополнительную печенюшку-поощрение Маяковскому – пролетарскому поэту и все такое – естественно, дали. И детям в пределах школьной программы его стих цитировали, рассказывая, что есть главное в музее, в дворце Трианон, принадлежавшем Марии-Антуанетте. Вот так вот – стол, расколтый штыком…
Но сегодня, по прошествии лет, становится все очевиднее, что, может, зря насмехался Майковский над казнью королевы и ее супруга во имя революции, тревожил их прах звонкой фразой под заказ и под отчет.
Жизнь показала, что революции таки да – иногда продвигают общественный прогресс. Но какой ценой они это делают – кровь людская течет рекой! И в основном бессмысленно и совершенно неоправданно! Причем кровь тех, во имя которых свершаются революции. Причем не только пролетарские...
Не верите? Изучите опыт двух последних украинских майданов, названных "революциями" и прикрывающих символизмом подлые и прагматичные, далеко не возвышенные меркантильно-политические планы инициаторов переворотов. Война идет до сих пор…
…И еще: короли умерли достойно. 38-летнего Людовика в январе 1793 года казнили первым, и смерть он принял спокойно, без суеты, как рыцарь, сказав напоследок своим пролетарским палачам: "Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти".
А обвиняли его революционеры традиционно в том, что он хочет отдать Францию врагам. Это, походу, пунктик в головах всех революционеров – обвинять своих врагов в том, что совершали они сами, в революционном раже подвергая свои страны разрухе и бедам. Опыт Украины – тоже перед глазами: она вообще может исчезнуть с карты мира…
А через несколько месяцев, 16 октября 1793 года, казнили и 37-летнюю Марию-Антуанетту. На эшефоте она казалась спокойной, собранной и уже отрешенной от земной жизни, которой у нее оставались минуты. Никакого пафоса, только предельная холодная вежливость. На пути к плахе она неловко наступила на ногу потомственному палачу Шарлю Анри Сансону и сказала: "Простите меня, мсье, я не нарочно". Это были последние слова воспитанной французской дворянки палачу.
А ее обвиняли в том же, что и мужа – в измене родине, только добавляли даже обвинения в инцесте: она якобы сожительствовала с 8-летним сыном. Революционная извращенная фантазия при виде красивой женщины, походу, действительно не знает границ…
…Поэт Маяковский же, напомним, застрелился. Или его, как собаку, пристрелили, потому что посчитали использованным, но готовым для превращения в символ победившей революции.
Королевская чета тоже стала символом. Потому что почти сразу же после их казни восторжествовала некая справедливость. Об этом – 10 мая, когда Мария –Антуанетта стала королевой, чтобы в будущем так возбудить и Францию, и поэта...
Владимир Скачко
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: