У Чайны Мьевиля вышла книга «Октябрь. История русской революции». MAXIM публикует эксклюзивный отрывок

Первое документальное произведение известного британского фантаста Чайны Мьевиля о предпосылках, событиях, следствиях и общем ходе Русской революции от Февраля до Октября, изданное к ее столетию. Впервые о первой социалистической революции от фантаста-социалиста.

В октябрьских лесах медленно опадали листья, покрывая железнодорожные пути. Деревья сотрясались от глухих пушечных залпов. Керенский оставался единственной надеждой России — в этом он был по-прежнему уверен. Он собирал остатки своего мессианства, веруя, что избран чем-то для чего-то.

Под постоянной угрозой переворота он держал последнее, истощенное Временное правительство в узде. Дух Керенского подтачивали злобные сплетни. Воспоминания о его культе вызывали стыд у былых почитателей. Расисты шептались, что он еврей. Гомофобы намекали, что он не настоящий мужчина, указывая на его женственные черты. И с исчезновением остатков веры на него обрушилась паника из-за социальных и военных проблем.

Преступность в Петрограде давно нарастала как снежный ком, но первый день октября принес ранее неведомый ужас. Мужчину и троих его маленьких детей жестоко убили в собственной квартире в Лесном. Еще одно зверство среди многих. Однако жертвы этого преступления проживали в том же здании, где располагалось местное отделение милиции, организованное Городской думой для охраны порядка.

Можно ли было быть уверенным в своей безопасности? Разве не достаточно того, что некоторые районы и так находятся под контролем преступников и превратились в зоны, куда нет доступа властям? Парк развлечений «Олимпия» на Забалканском проспекте, остров Голодай рядом с Васильевским, Волково в Нарвском районе. Разве не достаточно, что город и так уступил эти территории преступникам и бандитам? Теперь они издеваются над самой идеей наказания? Как можно верить, что власть хоть на что-то способна и обладает хоть каким-то авторитетом, если такое чудовищное преступление может произойти этажом выше отделения милиции?

У отделения собралась разъяренная толпа. Они забросали его камнями. Выломали дверь и разгромили.

По мере того как власть исчезала, общественные конвульсии приобретали ожидаемые уродливые формы. 2 октября город Рославль Смоленской области «испил», как описывал «Смоленский вестник», «следующую чашу яда — погром». Толпа черносотенцев, скандируя «Бей жидов!», напала и убила несколько человек, обвиненных в «спекуляциях». Они нашли галоши в принадлежащей еврею лавке, где продавцы утверждали, что такого товара у них нет. Бесчинства продолжались всю ночь и следующий день. Газеты и власти пытались обвинить в насилии большевиков. Эта тема становилась все более популярной в либеральной прессе, несмотря на ее явную абсурдность с политической точки зрения и несмотря на засвидетельствованные усилия большевистских солдат остановить резню.

3 октября российский Генеральный штаб покинул Ревель, последний рубеж между фронтом и столицей. В связи с этим на следующий день правительство начало обсуждение эвакуации государственных учреждений и ключевых предприятий — но не Советов — в Москву. Новости об этом просочились. Разразилось возмущение: буржуи и правда собираются покинуть город, построенный для них же два века назад. Город на костях. Исполком запретил любой переезд без своего одобрения, и ослабленное правительство отложило рассмотрение этой идеи.

В этой атмосфере вероломства, бессилия и жестокости Ленин начал агитацию за восстание перед более широкими кругами.

Нет сведений, как ЦК отреагировал на ленинскую угрозу выйти в отставку. Какими бы ни были подробности, вопрос больше не поднимался, и Ленин не покинул пост.

1 октября он отправил новое письмо, в этот раз Центральному, Московскому и Петербургскому комитетам, а также большевикам, членам Петроградского и Московского советов. Ссылаясь на крестьянские и рабочие беспорядки, мятежи в немецком флоте и растущее влияние большевиков после местных выборов в Москве, он еще раз подчеркнул, что откладывать восстание до Второго съезда Советов «становится положительно преступлением». Большевики «должны взять власть тотчас» и обратиться к «рабочим, крестьянам и солдатам» с лозунгом «Вся власть Советам!». Но, говоря о срочности действий, он все еще был в изоляции; в этот же день собрание большевиков из ближайших к столице городов высказалось против любых решительных действий до начала съезда.

ЦК не мог вечно скрывать ленинские письма. 3 октября воинственно настроенное Московское областное бюро наконец получило письмо, в котором Ленин побуждал их надавить на ЦК в вопросе подготовки вооруженного восстания. Несколько заметок дошли до Петербургского комитета. Комитет разделился в оценке требований Ленина, но единодушно возмутился цензурой ЦК. 5 октября Петербургский комитет собрался, чтобы обсудить свое отношение к прочитанному.

Дебаты были долгими и озлобленными. Лацис громко выражал сомнение в революционных убеждениях тех, кто дерзнул выступить против Ленина. В итоге решение о подготовке к восстанию отложили. Однако Исполнительный комитет поручил троим, в том числе Лацису, оценить военные силы большевиков и подготовить районные комитеты к возможным действиям. Они не сообщили об этом ЦК.

По мере того как сведения о позиции Ленина распространялись в партии, несмотря на попытки ЦК сдержать этот процесс, из-за социальных потрясений одновременно происходил определенный сдвиг влево и самого ЦК. Пока Петербургский комитет проводил тайное совещание, ЦК в Смольном наконец проголосовал за бойкотирование беззубого Предпарламента на следующем заседании 7 октября. Решение было единодушным, однако как всегда осторожный Каменев тут же призвал большевиков —участников Предпарламента — к терпению, настаивая, что нужно подождать серьезного разногласия, которое оправдало бы уход. С небольшим разрывом он проиграл Троцкому, который призвал действовать немедленно.

На следующий день Полковников, главнокомандующий Петроградским военным округом, отдал приказ войскам в городе приготовиться к отправке на фронт. Он знал, что это спровоцирует гнев, — так и произошло.

Вечером 7 октября в Мариинском дворце, чьи сохранившиеся имперские гербы были благочинно скрыты красными полотнищами, в присутствии прессы и дипломатов Предпарламент начал новое заседание. Керенский произнес еще одну патетическую речь, в этот раз на тему закона и порядка. Затем последовали выступления «бабушки русской революции» Брешко-Брешковской и председателя Николая Авксентьева. Затем наконец выступил Троцкий. Он встал, чтобы сделать внеочередное заявление.

Он гневно осудил Предпарламент и правительство как органы контрреволюции. Зал взорвался возмущением. Троцкий перекрикивал их ропот. «Петроград в опасности! — кричал он. — Вся власть Советам! Землю крестьянам!» Под насмешки и свист пятьдесят три большевистских делегата одновременно поднялись с мест и покинули собрание.

Это была сенсация. Немедленно разразилась эпидемия слухов: большевики, говорили люди, готовят восстание.

В первых числах октября, в какой-то из этих насыщенных событиями дней, Ленин тайно вернулся в Петроград.

Крупская проводила его в Лесной. Там он вновь поселился у своей бывшей хозяйки Маргариты Фофановой. Из ее квартиры он нес свою благую весть о неизбежном в город.

9 октября народный гнев из-за вывода войск из Петрограда прорвался на заседании Совета. В Исполкоме меньшевик Марк Бройдо предложил компромисс: солдаты должны подготовиться к отправке на фронт, но, чтобы завоевать доверие населения, нужно создать комитет, который будет планировать защиту Петрограда. По его мнению, это успокоило бы тревоги о предательстве правительства и смягчило бы страх за столицу, что, в свою очередь, облегчило бы сотрудничество правительства и Совета.

Он застал большевиков врасплох.

Троцкий, оправившись, быстро выдвинул контрпредложение: не признавать Керенского и его правительство, обвинить буржуазию в подготовке к сдаче Петрограда, потребовать немедленного заключения мира, передачи власти Советам и приготовить гарнизон к боевым действиям. То, к чему он призывал, было призывом ко второму изданию Комитета по борьбе с контрреволюцией, к защите Красного Петрограда не только от внешних, но и от внутренних врагов. Как он сформулировал, «военные и гражданские корниловцы открыто готовятся к нападению». Это значительно отличалось от оборончества во имя Родины.

Даже теперь, с большевистским большинством в Исполкоме, прошло предложение Бройдо, а не Троцкого, пусть и с небольшим перевесом: тревога из-за войны все еще мешала согласиться на создание параллельного военного органа. Но две эти резолюции в тот же вечер представили на бурном, многолюдном пленуме Совета. Теперь, поддержанный подавляющим большинством представителей заводов и казарм, призыв Троцкого перевесил предложение Бройдо. Так появился Военно-революционный комитет, Военревком, или ВРК.

Позже Троцкий опишет голосование в пользу ВРК как «сухое», «почти незаметное восстание», необходимое для полномасштабной революции.

Теперь угроза большевистского восстания открыто обсуждалась всеми сторонами. На самом деле некоторые из врагов даже желали его. «Я был готов отслужить молебен, — говорил Керенский. — Они будут раздавлены окончательно». Напротив, многие большевики были не столь уверены в своем успехе. На следующий день после заседания Совета общегородская партийная конференция выразила явные опасения по поводу восстания до съезда Советов.

В свою очередь, у ЦК не было официальной позиции по восстанию. Пока.

Утром 10 октября, когда Суханов собирался на заседание Совета, его жена Галина Флаксерман, оглядывая угрюмое небо, взяла с него обещание, что этой ночью он не придет домой, а заночует у себя в кабинете, как он и поступал обычно при плохой погоде. Вечером, когда он укладывался спать в Смольном, одна за другой закутанные фигуры со всего города проскальзывали в его квартиру.

«О, новые шутки веселой музы истории!» — с горечью писал Суханов позднее. В отличие от своего мужа, автора «Записок о революции», который прежде был независимым, а недавно присоединился к левым меньшевикам, Галина Флаксерман давно была большевистской активисткой, работала в газете «Известия». За его спиной она тихо известила своих товарищей о том, что вряд ли кто-то обратит внимание на то, как в ее квартиру со множеством комнат и несколькими входами кто-то входит или выходит из нее. Так, в отсутствие мужа, в доме появился большевистский ЦК.

Присутствовали по крайней мере двенадцать членов комитета из двадцати одного, в том числе Коллонтай, Троцкий, Сталин, Варвара Яковлева, Каменев и Зиновьев. Они собрались в столовой и начали быстро расправляться с текущими задачами. Тут в комнату вошел гладковыбритый седой мужчина в очках. «Точь-в-точь лютеранский священник», — вспоминала Александра Коллонтай.

Члены ЦК уставились на незнакомца. Тот рассеянно стянул парик, будто шляпу, и перед ними предстала знакомая лысая макушка. Прибыл Ленин. Можно начать обсуждение важных вопросов.

Ленин взял слово. Он говорил пылко. Часами втолковывал уже известную позицию. Он вновь настаивал, что пришло время вооруженного выступления. «Безразличие [партии] к вопросу восстания» было халатностью.

Это не был монолог. Все говорили по очереди.

Поздно ночью раздался стук в дверь, и их сердца сжались от страха. Но это оказался всего лишь брат Флаксерман, Юрий. Тоже большевик, посвященный в тайну сегодняшнего собрания, он пришел, чтобы помочь: принеся огромный самовар, он принялся готовить чай.

Каменев и Зиновьев вернулись к прежнему спору, подробно объясняя, почему они думают, что Ленин не прав. Они обратили внимание на удельный вес в обществе мелкой буржуазии, которая не на их стороне — по крайней мере пока. Согласно их предположению, Ленин переоценивает позиции большевиков в Петрограде, а тем более в остальных городах. Они были непреклонны в том, что Ленин ошибается насчет неизбежности мировой революции. Призывали занять «оборонительную позицию», призывали к терпению. «Армия — револьвер у виска буржуазии», — говорили они. Лучше убедиться, что Учредительное собрание будет созвано, а до его открытия укреплять свои силы.

Товарищи называли неизменно осмотрительную пару «близнецами», иногда ласково, а иногда гневно. Они были не единственными среди партийной иерархии, кто проявлял консерватизм. Но в эту ночь их единомышленники — Ногин, Рыков и другие — отсутствовали.

Это не значит, что все остальные соратники всецело приняли ленинскую позицию. Троцкий, в частности, не так боялся промедления, придавал большое значение Советам и видел в предстоящем съезде Советов орган, который сможет узаконить любые действия. Но главный вопрос вечера состоял в следующем: должны ли большевики как можно скорее мобилизоваться для восстания?

На листке, вырванном из школьной тетради, Ленин записал решение: «ЦК признает, что как международное положение русской революции… так и военное положение… так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии, наконец, явное подготовление второй корниловщины… все это ставит на очередь дня вооруженное восстание. Признавая, таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы».