Лион Измайлов по случаю 85-летия рассказал, как впервые рассмешил всю страну

— Ваше прошлое юбилейное интервью выпало на пандемию, вы сетовали даже в беседе с одним из изданий, что не сможете отметить как следует. В этот раз собираетесь наверстать упущенное, отпразднуете масштабно?

— Не будет никакого масштаба.

Я вообще понты не люблю: 5 мая я надеюсь собрать близких друзей в ЦДЛ, буду всех кормить-поить и слушать, как они станут говорить обо мне приятные слова. На следующий день встретимся нашей общиной здесь, во «Дворике»: поставим столы, занавесим окна, чтобы с улицы не заглядывали, придет наш батюшка.

Семен Альтов, Аркадий Арканов, Лион Измайлов
и Анатолий Трушкин.

Фото: Владимир Чистяков

— Пока мы с вами здесь сидим, с вами поздоровались несколько человек: подумалось, что вы первая знаменитость, не отгородившаяся от соседей высоким забором…

— Мы общаемся и дружим не как соседи, а как прихожане храма, внутри общины.

Отличник из трущоб

— Лион Моисеевич, в год 80-летия Победы не могу вас не спросить о послевоенных картинах из детства. Понятно, что, родившись в 1940-м, ВОВ вы запомнить не могли, но вторую половину десятилетия — могли вполне.

— Я помню себя лет с трех. Две картинки в голове — с двух с половиной. В пять лет я научился читать. Помню бомбоубежище во дворе: вырытая яма, заложенная песком и глиной. Вернувшись в Москву из эвакуации, мы жили в бараке. Мой отец построил меховой комбинат в Ростокине и жилые бараки заодно. Там я провел первые двадцать лет жизни: без удобств, туалет в пятидесяти метрах от дома, рукомойник с носиком на кухне, и, учитывая, что соседи держали кур, там повсюду помет на полу. Комната 12 метров, хотя у других были по двадцать — отец себе постеснялся взять побольше.

Мама забирала меня из детского сада, мы ехали к бабушке, жившей в районе Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. И оттуда на санках мама везла меня домой, а на мне лежали дрова, которыми топили печь.

Учитывая «барачное состояние», новая, мирная жизнь для нашей семьи не сразу наступила. Только в 1960 году мы переехали в нормальный многоквартирный дом.

Но я хорошо помню 1947 год: 800-летие Москвы, красивые ларьки на ВДНХ. Мы пешком ходили на демонстрации с нашей окраины, где повсюду было хулиганье: с нашего двора и из соседних рабочих бараков посадили человек пять-восемь. Они срывали шапки с прохожих, отбирали деньги. А я был отличником на фоне этого всего.

— Эхо войны все равно же слышалось долго после победных салютов 45-го?

— Отец погиб в 1943 году, домой пришел только дядя Костя, помню, взрослые сидели, что-то там выпивали… И он достал пистолет и выстрелил в пол.

Вот еще эпизод. Моя мама вышла замуж во второй раз. Отчим привез с войны трофейный барабанный револьвер, очень красивый, с деревянной ручкой. Я в него вставлял пистоны и стрелял, дядя Костя это увидел и сказал: «Вы что, с ума сошли, вас посадят». И тут я понял, что мою «игрушку» отнимут. Заплакал. Но это не помогло. Меня успокоили, отправили гулять. А когда я вернулся, пистолета уже не было.

«Мама, помоги этому мальчику»

— Сколько вам было лет, когда вы поняли: хочу стать артистом?

— Когда я окончил семь классов, мама отдала меня в авиамоторный техникум. Затем я учился в Московском авиационном институте заочно, а очником стать помогла случайная встреча в Пестове: я помог донести как-то женщине тяжелые чемоданы. Разговорились. Она узнала, что я три года не могу перевестись на дневное отделение (требовали, чтобы сначала три года отработал). Она сказала: я вам дам записочку, отнесите ее в такой-то кабинет. В записочке было: «Мама, помоги этому мальчику». А на кабинете висела табличка «Ректор». Оказалось, ее мама была секретарем ректора МАИ. На факультете работал сатирический коллектив. Мне захотелось приобщиться, я пошел к ним и спросил: «Вам авторы нужны»?» Ответили, что авторы нужны всегда. Я стал писать. Попытался что-то рассказывать со сцены.

— Первый настоящий успех пришел, когда вы…

— Когда мы — всем сатирическим коллективом — написали двум Александрам, Лившицу и Левенбуку, номера «Бабье лето» и «Я был молоденький парнишка». За это мы получили первый гонорар — 150 рублей на четверых, и за второй столько же. После первого успеха нас стали звать другие артисты. В 1969 году я познакомился с Хазановым, дописал пять-шесть строчек к его персонажу — студенту кулинарного техникума…

— Геннадий Викторович тогда еще был неизвестен?

— Совершенно никому. Он был в театре МГУ десятым человеком. Семен Львович Фарада и Филиппов считались мастерами, а Хазанов был начинающим. Задорнов, кстати, был моим учеником: в авиационном институте я вел авторскую группу, а Задорнов носил мне рассказы, которые я критиковал, одобрял или помогал переделывать.

Индийские танцы Моти Харитоновой

— В какой момент в вашей жизни по-явилась она — всесоюзно любимая «Литературная газета»?

— Я впервые напечатался в «Литературке» с рассказом «Новое о Мата Хари», где доказывал, что легендарная куртизанка и танцовщица на самом деле Мотя Харитонова из-под Рязани, выучившая индийские танцы по самоучителю и покорившая Европу. Всем моя выдумка понравилась. Но в следующий раз меня напечатали только год спустя, зато мой «Фиктивный брак» до сих пор по телевизору показывают. После «дебюта» меня стали звать на гастроли «Клуба 12 стульев», мы объездили весь Советский Союз, выступали в Ленинграде, там, где до этого выходили на сцену Максим Горький и Ираклий Андроников.

Взрослые ребята — Горин, Арканов и Хайт — меня единственного из молодежи брали с собой. Альтова, Мишина и Коклюшкина не брали. Так что я был самый молоденький в жанре. А теперь — самый старенький.

— Были ли вы штатным сотрудником «Литературки»?

— Мне это не было нужно. Я работал инженером, потом перешел в Дом культуры, так сказать, на вольные хлеба. А потом поступил на Высшие сценарные курсы к Данелии: лучшие два года в жизни — сто рублей стипендии, и за это еще ты смотришь мировые фильмы, в том числе зарубежные, которые мне Паша Лунгин, знавший тогда два языка, переводил.

— В трудовой книжке у вас была запись «Артист разговорного жанра»? Ну или просто «артист», вот чтоб именно «работать по специальности».

— Конечно, была. В 1982 году Лева Лещенко позвал меня на гастроли. Чтобы оплачивать выступления и проезд, он оформил меня «артистом Театра песни Льва Лещенко». Я был аттестованным артистом, со ставкой, но по ней не выступал. От Бюро пропаганды художественной литературы платили 30 рублей за концерт, от всесоюзного общества «Знание» — 75 рублей. А артистам — одиннадцать или тринадцать.

— Отличается ли написание юмористического текста «для себя» от «заказного» произведения, предназначенного другим эстрадникам?

— Здесь нужно четко разделить. Одно дело рассказы, которые я писал и публиковал. Это литература. А есть эстрада, где нередко работаешь под конкретного артиста, учитывая его индивидуальность. Писать Елене Степаненко — одно, Хазанову — другое, а Винокуру — третье. Хазанов как-то попросил меня сделать «перифраз» сюжетов Михаила Зощенко — они имели бешеный успех. Но часто я пишу что в голову придет, а исполнитель подлаживает текст под себя… Думаете, почему в 1970–1980-е у нас в стране юмористы были такие хорошие? Потому что тексты были не самые плохие. И они за текстами в очереди ко мне стояли. И думали, что если у Измайлова закажут, то выступят лучше всех.

— Когда слава к вам пришла не как к автору, а как к исполнителю собственных текстов с эстрады?

— По-моему, она до сих пор не пришла (смеется).

Совхоз «Дальний свет»

— В интервью «МК» месяц с небольшим назад Геннадий Хазанов рассказывал, что ездил с выступлениями в глухие места, куда не добирались даже «кинопередвижники», крутившие кино колхозникам.

— Я в такой глуши был, что Хазанову и не снилось! Однажды выступали в клубе, где в оркестровой яме вода стояла. А посредине здания была печь. И один из зрителей, чтобы не отвлекаться от высокого искусства, подошел к двери, открыл ее и стал справлять на двор малую нужду.

— Случалось ли такое, что вы вышли к микрофону, а в зале — почти никого?

— Никогда. В СССР юмор сам по себе собирал людей. Даже в санаториях не меньше восьмидесяти человек приходили на вечер юмора, один раз только помню в санатории на Кавминводах человек сорок в зале. Но не меньше.

— Когда у вас вышла последняя книга? Я имею в виду не переиздание избранных произведений, а именно новонаписанное?

— Сборник прошлых рассказов «Моя лучшая книга» вышел год назад. Еще была книга воспоминаний о знаменитостях и знаменательных встречах «Я знал их всех».

— Чехов признавался, что может написать рассказ о любой чепухе, даже о пепельнице. А вы берете сюжеты из жизни?

— А где еще можно их взять? Только из жизни! Из смерти не возьмешь.

— Можно полностью выдумать!

— Придумывая, все равно отталкиваешься от жизни. Например, ситуацию, ставшую основой рассказа «Фиктивный брак», я придумал. Но чаще идешь от того, что услышал, увидел, кто-то рассказал историю.

— Ведете ли вы постоянные записи? Существуют ли кипы «записных книжек Измайлова»?

— Заметки делаю, но не ежечасно. Фиксирую хорошие фразы, ситуации…

— Есть ли в вашей библиографии книга мемуаров, написанных серьезным тоном?

— В 2002 году вышел том «Какие люди!». Я двадцать лет назад все записал, опасаясь, что потом забуду. И была книга «Эстрада — Is My Love». Теперь я решил переписать все, что было со мной, от начала до конца, объединяя ранее упомянутое. Над историей моей жизни, описанной через людей, я работаю сейчас. За лето надеюсь закончить.

— Выходило ли собрание сочинений Лиона Измайлова?

— Нет, а у кого они есть? Разве что у Жванецкого. Одно издательство выпустило мне шесть одинаковых книг — по размеру, обложке, дизайну… Считайте, это мое собрание сочинений.

— Молодые артисты у вас просят тексты?

— Нет.

— Почему? Произошел разрыв поколений?

— Заказать текст — это ж нужно платить. Только старички так делают — Петросян, Винокур. И я даже не знаю, кто еще. Может быть, Клара Новикова. А у нас появились молодые, талантливые и писучие авторы…

— У вас не вызывает раздражения словосочетание «писатель-сатирик»?

— Зовите как хотите, только в печь не сажайте. Я писатель-юморист и еще читаю свои произведения. Назовем это так. А с 90-х — еще и телеведущий.

— Как раз хотел спросить: работа на ТВ вам доставляла удовольствие?

— Я занимаюсь по жизни только тем, что мне нравится. Помните передачу «Взрослые и дети», которую я с 1989 года вел с Ангелиной Вовк? Так вот, я приглашал людей, придумывал всякие штуки, на адрес студии приходили мешки писем! В «Останкино» я, кстати, познакомился с вашим главным редактором Павлом Гусевым.

— Мешки писем — уникальный, чисто советский феномен, ныне совершенно забытый и непонятный для «зуммеров».

— Письма шли не лично ко мне, а на телевидение. Рубрика-то была «Веселая копилка»: зрителям предлагалось присылать детские репризы. Я их зачитывал. Естественно, полстраны хотело, чтобы прочитал и их тоже. В 90-е, когда «Шоу-досье» МТК закрыли, на новое «ТВ-Центр» меня не взяли. И девятьсот человек написали письма с требованиями передачу сохранить. Так что «мешки писем» исчезли не сразу.

Человек-светоч

— Какую встречу вы считаете самой-самой важной? Кто был в вашей судьбе настоящим светочем?

— Отец Александр Мень, с которым мы познакомились осенью 1981 года, а в 1982-м он меня крестил. Последующие восемь лет мы дружили, за месяц до убийства я вез его из Сретенского храма в Новую Деревню, где у отца Александра был дом. Александр Мень произвел на меня впечатление святого и гениального человека. Достаточно сказать, что он написал восьмитомный (!) Библиологический словарь.

— Вы крестились за три года до перестройки, то есть не тогда, когда православие «вошло в моду»…

— Я же не по моде это делал. Бог позвал. Кого-то зовет, кого-то нет, кто-то этот зов не слышит. А я услышал. У меня была ситуация, из-за которой я искал путей, чтобы прийти в церковь. И один поэт отвез меня к отцу Александру. После службы я оказался в его комнатке при храме. Сказал, кто я. Он ответил, что читал мои рассказы и они ему нравятся. Я был уставший: поднялся в пять утра, еле добрался. Уже ничего не хотелось. Но его улыбка заставила ожить и понять, что это мой человек. До трагического дня 9 сентября 1990 года он был моим духовным отцом. Я снял его в 89-м во «Взрослых и детях», но этот выпуск побоялись показывать, хотя Александр Мень проповеди читал по телевидению по воскресеньям.

— Кто ваш любимый классик юмористической литературы?

— Аркадий Аверченко. Он замечательный. В XXI веке проза Аркадия Тимофеевича чуть устарела, но все равно язык его произведений удивителен и чувство юмора необычайно светлое.

— В Сети я нашел список ваших фраз и сюжетов, полностью «ушедших в народ».

— Мне действительно пытались рассказать как «народный анекдот» мою шутку, придуманную в соавторстве, про «соль и сахар — белая смерть», прозвучавшую в передаче «Вокруг смеха». Во многие сборники «народного юмора» попадает моя авторская миниатюра, сочиненная в Ялте, когда я вышел из гостиницы, возле которой стояли мужчина и женщина. Думаю, вы знаете продолжение:

Она: «Сколько мне лет? Угадайте». Он: «Даже представить себе не могу». Она: «Ну я вам подскажу, моя дочка ходит в детский садик». Он: «Она что, там заведующей работает?»

Также мой «совет женщинам» («Если хотите, чтобы он на вас обратил внимание и все время думал о вас, займите у него побольше денег и подольше не отдавайте») растворился в народе.

— Знаю, насколько ребенку трудно рассмешить взрослых. В каком возрасте вам удалось это сделать?

— В детстве — не помню. Зато в 1969 году, когда впервые прозвучала сценка про студента кулинарного техникума, сдававшего экзамен по кислым щам, и его ответ профессору на вопрос, чего не хватает, — «Хлеба!» — смеялся весь Советский Союз.

Лион Измайлов — о себе

Меня назвали в честь писателя Лиона Фейхтвангера. Нынешняя молодежь, может быть, и не знает, кто это такой, но в СССР, в особенности до войны, Фейхтвангер был чрезвычайно популярен. В 1937 году он побывал в нашей стране и написал книгу «Москва.1937». 

— Я трижды лауреат премии «Золотой теленок» «Клуба 12 стульев». Когда произношу эту фразу со сцены, зрители сразу начинают аплодировать. Я их останавливаю: «Рано аплодируете. Потому что я единственный трижды, а все остальные — четырежды, пятирежды…»

— Раз мы заговорили о немецких классиках, то я в Болгарии за рассказ «Памятник» получил премию «Алеко»: мне дали красивую медаль, 1200 левов и разрешили две недели провести на Солнечном Берегу. Но это не главное, а главное то, что до меня ее получали Генрих Белль и Курт Воннегут.

— У меня сейчас идет спектакль про Фаину Раневскую «Одинокая насмешница»: мы пьесу к нему вместе с Алексеем Цапиком написали.

— Вот вы знали, что моя детская книжка «Лягушонок Ливерпуль» была издана тиражом 100 тысяч экземпляров? Готов спорить на бутылку хорошего коньяка, что не знали!

— Вместе с Валерием Чудодеевым я написал сценарий к первому выпуску киножурнала «Ералаш». Помните сюжет про Ваню, который обалдевшему герою Спартака Мишулина рассказывал, что у него дела — моща?