«Сталин опять с нами»

— Евгений Юрьевич, помогите мне разобраться с хронологией. Мы ведем с вами речь о книге, на титульном листе которой стоят цифры «2024», между тем в «Знамени» за август 2017 года я вижу одноименную публикацию.

— Что же тут удивительного? По мере написания книги ее фрагменты публиковались в журнале. По сути, вы держите в руках расширенное издание моих «Записок из-под полы», которые вышли тринадцать лет назад: ничего не исправлено, но многое добавлено.

В идеале писать нужно кратко, но так, чтобы написанное можно было длинно комментировать. Я никогда не вел систематического дневника, были клочки, записи, фрагменты внутренней жизни. И, конечно, стремление выступить ловцом точных слов, когда они летают вокруг, как бабочки.

Надеюсь, мне удалось запечатлеть хоть отчасти и субъективно наше время. Книга не писалась, а складывалась в течение многих лет. В ней нет сюжета, последовательности событий, даты под записками появляются всего несколько раз, да и то по творческой, а не временнóй необходимости.

— Жанрово ваше детище отчасти мне напомнило «Опавшие листья» Розанова, а структурно — сборник Юрия Борева «Из жизни звезд и метеоритов», где скомпилирован «фольклор» русской интеллигенции.

— Неповторимого Розанова я начал читать, к своему стыду, поздно. Но Паскаль и Монтень произвели в свое время сильное впечатление. А сборник Борева мне не попадался.

— То есть образцом для вас служили монтеневские «Опыты»?

— Ах, если бы — в очень приблизительном смысле.

— Так случайно получилось, что я открыл «Осколки…» на такой записи: «Марк Захаров, а за ним и Юрий Каракин торопятся вытащить тело из Мавзолея. Я сказал: «Сам должен уйти». И уйдет в свой срок…». Считаете ли вы, что срок наступил? Или выход фильма «Мумия» всего лишь момент, когда «нам хочется», чтобы Ленин ушел?

— Напротив, срок мрачно отодвинулся. Сталин опять с нами, что же говорить о Ленине? Он даже не собирается «уходить».

— Вспоминая начало карьеры, вы пишете о «дилетантских» колонках в «Литературке». Потом вы работали, как я понял, при Аксенове, в «Юности». И, конечно же, в «МК». Вспомните эти годы.

— «Дилетантские» колонки в еще старой, четырехполосной «Литературной газете» (ставшей «толстушкой» с 1 января 1967 года. — И.В.) — это упоминание моих музыкально-критических заметок с конкурса им. Чайковского 1966 года, где я работал ответственным секретарем пресс-центра. «Комсомолец» же в начале 60-х был первой и самой любимой газетой времен постсталинизма, полусвободы печати. У нас была замечательная молодая редакция: смелый главный — Алексей Флеровский, хорошие «перья» во многих отделах. Я заведовал отделом литературы и искусства.

Рядом со мной сидела Валя Иванова (Валентина Сергеевна Иванова, 1937–2008), ставшая впоследствии знаменитым кинокритиком. Среди авторов были Лев Аннинский, Станислав Лесневский, Ирина Уварова — сплошные имена из «Литературной энциклопедии».

Партийная цензура не раз привлекала газету к ответственности за «идеологические ошибки». Я сам дважды был подвергнут взысканиям и обсуждению на заседании горкома комсомола. Один раз — за публикацию «клеветнического» стихотворения Владимира Войновича. Но взыскания тогда носили как ордена.

— Я читал книгу «по диагонали» в печатном виде, не имея привычного инструмента «найти», которым все привыкли пользоваться в PDF. В итоге абзац о нашей газете отыскался через именной указатель, где упоминается Павел Гусев. И возникло всё: Александр Аронов, которого мы недавно юбилейно оплакивали, потом имя Александра Асаркана, которое мне совершенно неизвестно. Что еще было для вас и с вами в «Московском комсомольце»?

— Как славно, что газета хранит память об Аронове. Мы познакомились с ним в нашей общей юности, я любил его стихи, рецензировал рукопись его позднего первого поэтического сборника, изданного в «Советском писателе». Он же откликался на мои книги.

Свет его незаурядной личности остается благодаря живым друзьям, например Андрею Чернову.

А вот Асаркан — разговор особый. Он был обозревателем новинок литературы с постоянным местом в газете: у него была еженедельная колонка с портретом. В ранней юности Асаркан сидел в тюрьме за политику, знал прекрасно английский и итальянский языки и справлялся со своими обязанностями прекрасно: вся Москва читала его комментарии, пока МГК КПСС не придрался к излишней свободе текста и не прикрыл лавочку. Саша умер в 2004 году в Чикаго.

— «Путин» и «Пушкин» стали некими политическими идеологемами в связи со СВО на Украине и оценкой спецоперации на Западе. Я обратил внимание, что имя президента у вас встречается на десяти страницах, а имя Александра Сергеевича — на двенадцати. В этом соотношении не спрятана ли формула «Поэта» и «Власти»?

— Путин и Пушкин стоят впритирку по алфавитным причинам. По жизни и истории вряд ли они интересовались друг другом. (Смеется.)

— В книге много заметок о Марксе, социализме и социалистическом реализме, актуальных для времен разговоров полушепотом на советских кухнях. Считаете ли вы, что тема коммунизма не исчерпана?

— Тема коммунизма, христианства, любой другой великой веры или утопии не может быть исчерпана.

— Судя по описанной сцене ожидания прощального фото с Бродским, вы были в тот день выезда из СССР.

— Нет, вы неправильно поняли. Это Бродский провожал нас с Рейном, Кушнером и Нерлером после Мандельштамовской конференции в Нью-Джерси в 1991 году. Это был мой единственный контакт с поэтом, не считая письма, в котором он уведомил меня, что не возражает против фильма «Прогулки с Бродским», снимавшегося в Венеции режиссерами Еленой Якович и Алексеем Шишовым. Лена работала тогда моим пресс-секретарем. В премьерных показах фильма в титрах была благодарность «министру культуры Евгению Сидорову» за содействие проекту». Потом ее убрали. «Типично» — как сказала бы англичанка Джан, одна из жен моего пожизненного друга Евгения Евтушенко.

— Вы называете в своих заметках Гладилина Толей, Аксенова — Васей, есть даже Стасик Куняев, но Астафьев — Виктор Петрович, Тарковский — Андрей Арсеньевич….

— Кого знал близко, будучи с ними одного поколения, тех называл по имени. Но Тарковский был на людях церемонен, даже жену звал по имени-отчеству.

— Составляя книгу, я так понимаю, вы разбираете не только архив памяти, но и личный архив. Насколько он обширен и какая его часть опубликована? Что войдет в следующую книгу?

— Человек даже в старости не теряет способности учиться и чувствовать время. Ноги не ходят — а остальное живо. Так что я буду продолжать складывать свою мозаику.

— Если посмотреть на «Осколки…» как на «энциклопедию русской жизни», то какие события в ней главные: смерть Сталина, оттепель, эмиграция Бродского, похороны Солженицына, правление Бориса Николаевича?

— Отъезд Бродского не был эпохальным событием, не нужно преувеличивать. XX съезд, Сталин, Хрущев, Сахаров, Солженицын и, конечно, судьбоносный приход Горбачева. Ельцин же не был фигурой исторического масштаба, но был на своем месте до 1995 года, до «Семьи».

Фото: Evstafiev/wikimedia.org

И хочу еще раз подчеркнуть, что я против деления творческой интеллигенции на патриотов и либералов. Можно быть монархистом, как Никита Сергеевич Михалков, или демократом, как Сокуров. Но они оба государственники, каждый на свой манер, на свою Россию. Настоящих либералов у нас нет, ибо нет ни идеологии, ни партии, «либерал» — клише для деления на «наши/не наши».

— «Поэзия — душа России и ее пожизненный диагноз» — если бы у меня был блокнот, я туда переписал бы данное изречение. Получается, вы солидарны с максимой «Поэт в России больше, чем поэт»? Хотя тут же пишете, что «стих в России не работает, даже если очень хочет».

— Поэт в России больше, чем поэт, когда он бросает заниматься своим делом, уходит в рифмованную гражданственность, публицистику. Так нужно делать исключительно в условиях социальных кризисов и революций. В остальное время поэт, как птица, должен петь, как поется, — о любви, смерти, жизни, Боге.

— Один из съездов Союза писателей России Астафьев ругал и называл колхозным собранием 50-х. Вы следили за съездом СПР 2025-го? Считаете ли, что стоит — процитируем здесь слова Виктора Петровича — «ждать от этой организации чего-нибудь путного»?

— Я не думаю, что попытка нового «колхозного» объединения писателей под присмотром и патронажем государства принесет желанные плоды.

— Вы упоминаете много книг в качестве лежащей на прикроватной тумбочке дома или в больничной палате — «Анну Каренину» например. Но какая единственная книга номер два для вас после Библии?

— Принадлежавший матери томик Александра Блока.

— На недавнем съезде Компартии в Подмосковье фактически «обнулили» решения XX съезда. Скажете что-то об этом?

— Я всё сказал выше. Не Зюганов опасен под знаменем сталинизма, а то, как власть на это добродушно реагирует.